Яконур - Давид Константиновский

И вправду, тихо как нынче.

Напали, налетели: наплевать тебе на Яконур, вы там у себя все запакостили и к нам приехали тоже отравлять…

Кепку-то снять забыл! И Варя не сказала.

Лекция кончилась — дожидался Бориса у выхода, а тут — «скорая». Деды-то побушевали да по домам пошли, а молодого увезли. Успел все ж сказать ему, чтоб не горевал да не сердился на яконурских стариков…

Не ладится, что ли, у Вари? Так ему бы покричала.

Видать, не может человек отойти от Яконура, коли не уезжает…

Кузьма Егорыч выпрямился, положил руки на колени.

Несправедлив, значит, был к Борису. Не так судил…

Закрыл занавеску.

У Ольги-то что же там такое… Варю расспросить? Разное говорят… Нет, не может быть этого. Ольга знает… Да ничего нету такого, чтобы без любви допускало быть что к Яконуру, что к людям. И служба ведь от своей-то вины не избавляет…

Кепку-то, вправду!

А с Герасимом что? Надо будет Варю все же расспросить…

Ну что она там?

Молодые, говорят, молодые. А все на кого — на них складываем…

Поднял руку, дотянулся до кепки, сдвинул ее на затылок.

Не болели бы. Уж у Ольги хорошее было здоровье…

Зашумел вроде чайник.

Институту Чалпановы не чужие. Науке-то… Путинцев с кем ходил? С кем другим — не хотел…

Надвинул кепку на лоб.

Путинцев… Человек был, каких нет. Добрый, ко всем относился ровно… В город едет — давайте, говорит, заказы, кому что привезти надо. Запишет на листочке, кому мыло, кому что. И вот дела в городе сделает — и на базар, по магазинам. Все по тому списку привезет…

Кузьма Егорыч взялся за козырек, повел его влево-вправо.

На судне в экспедиции — общий стол. Путинцев за этим следил. Подходит: что это вы тут в одиночестве делаете? разложили тут что-то? ах, это вы едите? а что же не со всеми? а где взяли, купили? сколько заплатили? — и деньги из кармана вынимает, протягивает: возьмите, пожалуйста, а это я несу в общий котел, и вы ступайте обедайте со всеми…

Отпустил козырек.

А судно какое было — маленькое, не как теперь. Мотор, правда, шведский стоял, хороший. Туалета не было, и ведь научные работницы тоже плавали: как что — им: девочки, в каюту! — и на борт, и они тоже как что: мальчики, в каюту! — ну и самим в каюте тогда запираться… Сколько раз все вместе Яконур исходили…

Собрал кепку в ладонь.

О Яконуре Путинцев как заботился. В один сор зашли, а там ни рыбы, ничего нет. Путинцев сразу в лодку и к берегу, спрашивает — в чем дело. Дознался, что сига консервировали и отходы выбросили, рассердился, пошел к кому надо и добился, чтоб вычистили. Потом в этот сор заходили — опять там рыба водится…

Понес кепку книзу.

До последнего часа почти с ним работал… Жена и сын у него в блокаде остались, ни он к ним, ни они к нему, мать его померла… Задание у него было — определить прочность льда. Чтоб, если надо, напрямик через Яконур по льду рельсы проложить. Часа три Путинцев в сутки спал… Делали вместе приборами измерения. В тот раз долго на льду работали, чуть не до полуночи. Потом пошли, и он говорит: сегодня мы припозднились, завтра ты рано не приходи, приди, когда светло уже будет, — мы с тобой последние измерения быстро закончим, и все, отчет писать начнем. Назавтра и встал попозже, зимой что затемно сделаешь. Пришел, громко: здравствуйте! — а все: тихо, тихо… Не понял сперва… А он лежит…

Остановил руку у груди.

Затем понес ее дальше.

Вот он сидит у окна на Яконур, дед Чалпанов, Кузьма Егорыч, глава рода. Сидит прямо; нога заложена на ногу. Кирзовые сапоги; черные суконные брюки; серая рубаха, много раз стиранная. Ворот расстегнут, и видна тельняшка; голубые полосы уже едва стали различимы, а там, где она касается шеи, ткань ее вытерта в нитки.

В руке у Кузьмы Егорыча кепка, он несет ее вниз, к подоконнику.

Он пришел на Яконур первым из братьев. Мальчишкой все бегал из дому к Амурским воротам, к началу тракта на восток; там, возле ворот, жили солдаты, слева казармы, справа кухня; и был у солдат медведь. Он охапкой носил дрова для кухни: принесет, свалит и лапу в дверь протягивает, оттуда ему сахар дают. И еще все любили с ним бороться; медведь солдата повалит, встанет и стоит над ним, кряхтит. Так и началась для Кузьмы Егорыча тайга… Убежал из дому совсем, на Кедровом мысу себе зимовьюшку сделал; белку промышлял. Один, без собаки. Знал, как она идет. Рассказывал мне: все низом, низом, и тут след есть, а станет близко уже до гайна, где живет, — там поверху; а если место не очень густое и она с дерева на дерево перескочить не может, то по кустам пойдет — вроде пропал след, а проверишь — точно, тут вот листик упал, тут снег осыпался, а вот на ветке след, от когтей… Изредка наведывался в поселок. Когда начали там проводить электричество — смотрел и удивлялся: что это за веревки на столбах понавязали, вот ведь чудеса-то какие…

Все ниже опускается рука его с кепкой. Вот уж у самого подоконника.

За спиной Кузьмы Егорыча на шкафу — баян. Кузьма Егорыч привез его с первой мировой, в плену там научился, потом зарабатывал, табаком его снабжали; со второй привез осколок в колене. В шкафу, за стеклянными дверцами, — ноты для баяна и книги, подаренные Путинцевым: о земле и о воде, о человеке, о мироздании и месте человека в нем…

Рука с кепкой останавливается. Кузьма Егорыч раздумывает секунду; затем нахлобучивает кепку на темя белого медвежьего черепа, что лежит на подоконнике.

Медведь этот голов полста в округе скота задрал… На лбу, возле глазной впадины, — отверстие от чалпановской пули; надо было человеку за себя постоять. Клыки в клыки, верхние в нижние, вложены как пальцы в пальцы…

Входит баба Варя с чаем.

Как же теперь?..

Держала Ольга в вытянутой руке фотографию Путинцева. Смотрела.

Как же теперь, как?..

Человек этот, никогда не виденный Ольгой, был для нее большей реальностью, чем многие из Ольгиного ближайшего окружения. Вот уже столько лет он играл в ее жизни роль абсолютно исключительную; давно не существующий среди живых, он был ее постоянным спутником, собеседником и судьей.

Человека этого беспокоило, чтобы Яконур не оказался забыт; не стал опять никому почти не известным. Писал матери: «Хочу, чтобы люди узнали, какие у них есть красота и богатство…»

Вот и все.

Он добился своего, этот человек…

Возможно ли отказаться от него? В состоянии ли она без него обойтись?

Совсем будешь одна… А он? Покинешь его… обязана ему…

Да есть ли на нем вина? Он хотел добра, как и ты… Коллеги вы с ним — и родня по несчастью; родня, хоть ты родилась здесь, а он пришел сюда; общий предмет исследований и одни беды; наследовала профессию, тематику, принципы — и риск…

Вгляделась.

Ну что все-таки за безмятежность в его глазах?

Поневоле начнешь говорить себе банальности!

Все, все было, все уже было, много раз было! И так уж оно было и есть, что полученные тобой результаты начинают существовать отдельно от тебя, независимо, сами по себе, а тебе взамен не дано уверенности ни в том, что все их верно поймут, ни в том, что, их станут толковать, как ты считаешь нужным, ни в том, что используют их для того блага, которое ты, кроме собственного профессионального интереса, имела в виду, когда работала… А что, если б ее статистика говорила только в пользу комбината, что б тогда она могла поделать? Впрочем, и так — что может она сделать… Что же это за совпадение, сочетание, соединение такое: очень многое зависит от тебя, твоей работы, и будущее красот и богатств, и судьбы людей, ты не любопытная кошка, а реальная сила в обществе, — и в то же время ничто не зависит от тебя, от твоих мнений, замыслов, поступков, ни над чем ты не властна, самое твое собственное, личное тотчас покидает тебя, отходит от тебя и перестает тебе принадлежать… А, как это знакомо все, как банально! Зато вот когда сама… Не она — так другой бы кто-то; она бы — в следующий раз, никуда от этого не денешься; таков процесс? Объективная тенденция? Издержки? Неостановимый ход того-сего? А что же делать, если не можешь уговорить себя, будто ты всего-навсего часть чего-то? Кур надо уйти разводить…

Вгляделась.

Путинцев был захвачен, вместе со всеми тогда, всеобщим преобразованием, в этом была правота этого времени, его правда; наступила долгожданная для каждого интеллигента пора настоящих возможностей для самых безграничных ожиданий; во всеобщем подъеме, размахе, перед зачаровывающими картинами будущего, — Путинцев хотел внести свой вклад и хотел, чтобы его Яконур занял в картинах будущего достойное место… Ну как, ну как же могло это перейти потом в забвение простых истин… простых истин, что жизнь на Земле — случайное чудо, что человек — не властелин природы… Опять — до чего знакомо все, до чего банально! А вот когда сама…

Ладно. Хватит…