Энцо Феррари. Биография - Брок Йейтс

12 миллионов лир в год плюс разнообразные компенсации и бонусы, ударявшие по карману Феррари. Но какими бы ни были условия сделки, отношения «Коммендаторе» с главной звездой команды начались на скверной ноте и так никогда и не стали лучше.

Чтобы уравновесить влияние трезвомыслящего и практичного Фанхио, Феррари собрал у себя великолепную плеяду молодых пилотов с горящими глазами, светившихся страстью к гонкам: они были готовы жить и — вполне возможно — умирать ради славы команды. Во главе этой компании был темноволосый красавец Эудженио Кастеллотти, отпрыск семьи аристократов-землевладельцев из Лоди. Он был настолько хорош собой, что Феррари стал называть его «il bello» («красавец»). Беспощадный соперник и тщеславный человек (тщеславность его доходила до того, что он носил специальную обувь на каблуках, делавшую его выше), Кастеллотти купил в собственность, по меньшей мере, полдюжины «Ferrari» и выступал на них как гонщик-любитель, пока год назад не попал в злополучную команду Lancia и не добился с ней кое-каких скромных успехов. Он был главной надеждой Италии, искавшей преемника погибшему Аскари.

Другой богатый итальянец незамедлительно стал самым непримиримым соперником Кастеллотти. Римлянин Луиджи Муссо был сыном известного дипломата. Он был старше Кастеллотти на шесть лет и с самого начала проклят из-за своего происхождения: он был южанином. Италия была раздроблена безумным местечковым шовинизмом. Одни города и провинции ненавидели другие города и провинции, целые регионы питали друг к другу ненависть и презрение. Римлян северяне еще хоть как-то принимали, а вот уроженцы таких зловонных, на их взгляд, мест, как Неаполь или Салерно (не говоря уж о Сицилии и Сардинии!), были для них ровней самым чернокожим выходцам из Африки. Этот провинциализм лишь сильнее подогревал вражду между Муссо и Кастеллотти, которые и так были поглощены борьбой за звание главного героя-гонщика Италии. Эту вражду до невообразимых масштабов раздует старый, прожженный «агитатор людей» Энцо Феррари.

НАЦИОНАЛИЗМ БУШЕВАЛ НА ЕВРОПЕЙСКИХ АВТОГОНКАХ ПОВСЕМЕСТНО. МАШИНЫ ПО-ПРЕЖНЕМУ НОСИЛИ ЦВЕТА СВОИХ РОДНЫХ СТРАН: ИТАЛЬЯНЦЫ КРАСИЛИ БОЛИДЫ В КРАСНЫЙ, БРИТАНЦЫ В ЗЕЛЕНЫЙ, ФРАНЦУЗЫ В СИНИЙ, НЕМЦЫ В СЕРЕБРИСТЫЙ, БЕЛЬГИЙЦЫ В ЖЕЛТЫЙ И ТАК ДАЛЕЕ.

Многочисленные компании, в том числе британский производитель шин Dunlop, Michelin из Франции и Continental из Германии, неохотно соглашались вести бизнес с любой командой, составленной не из их соотечественников. Итальянцы, подгоняемые квасным патриотизмом своей прессы, на каждом углу кричали о своей жажде отомстить немцам за избиение 1954–1955 гг. Их коллеги из Англии барахтались в позоре, который постиг разгромленный BRM, и давили на пилотов вроде того же Мосса, требуя от них выступать только на машинах, окрашенных в британский гоночный зеленый. Французы, не побеждавшие в гонках в своем родном Ле-Мане с 1950 года, перетрясли правила, добавив сложную систему «индекса выступлений», которая позволяла медленным, недостаточно мощным машинам вроде Dyna-Panhard и Gordini урвать себе немного славы. День, когда гоночные болиды станут немногим более чем передвижными рекламными щитами коммерческих компаний-спонсоров, наступит лишь спустя десятилетие. Выступление на гонках ради славы и чести родной страны было главным приоритетом в умах всех, кроме разве что нескольких закаленных в боях наемников вроде Фанхио.

В компанию к двум итальянцам добавился очень живой, худощавый блондин Питер Коллинз, решительный и смелый англичанин, демонстрировавший за рулем английских одноместных болидов примечательный своей агрессивностью стиль пилотирования. За этот стиль Феррари его и заприметил. 25-летний Коллинз был воплощением крепкого британского школьного физвоспитания: отважный, но не лишенный представлений о чести и нравственности игрок на поле; лихой и обаятельный джентльмен за его пределами. Как и остальные члены команды, Коллинз рассчитывал выступать за Scuderia полный календарь: соревноваться не только в войнах Формулы-1, но и в многочисленных крупных состязаниях на спорткарах по всему миру, в том числе в тысячекилометровых гонках в Буэнос-Айресе и на Нюрбургринге, 12 часах Себринга во Флориде, гонке по открытым дорогам Targa Florio, Mille Miglia и, разумеется, 24 часах Ле-Мана. Сегодня пилоты специализируются в основном на каком-то одном типе гонок, но в 1950-е ведущие гонщики с одинаковым мастерством управлялись как с тяжелыми, полновесными спорткарами на извилистых общественных дорогах, так и с легкими, гибкими одноместными болидами на закрытых гоночных трассах. Они были настоящими «универсалами» в классическом английском понимании этого спортивного термина.

Также в состав участников команды в крупных гонках на спорткарах добавился бельгиец Оливье Жандебьен, бывший герой Сопротивления и наездник-ас, поразивший Феррари своим великолепным пилотированием на Mille Miglia 1955 года, где он занял седьмое место на принадлежавшем ему лично «300SL». Этот патриций не был таким наивным, как его молодые и рьяные коллеги, и никогда не вникал в интриги, раздиравшие Scuderia. Быть может, дело было в том, что он принял признание Феррари, озвученное им как-то раз за обедом с гонщиком, слишком близко к сердцу. Рассуждая о причудах итальянского характера, Феррари задумчиво сказал Жандебьену: «Мы, итальянцы, все хитрые комедианты».

Другим членом команды спорткаров, не улавливавшим юмора ситуации в Scuderia, был 29-летний калифорниец Фил Хилл. Он прибыл в Маранелло преисполненным романтизма в отношении к европейскому автоспорту. Он был наделен громадным талантом и аппетитом к итальянской культуре, проявлявшимся в его увлечении оперой и стариной, но стремление угождать стало его ахиллесовой пятой. Феррари отметил для себя эту его слабость и затеял с ранимым и темпераментным гонщиком постыдную игру в кнут и пряник, не прекращавшуюся даже после того, как Хилл принес заводу чемпионский титул. Хилл хорошо выступил в злополучной гонке в Ле-Мане в 1955-м и с санкции всегда лояльного Кинетти был введен в священные пределы Маранелло. Но какими бы ни были его очевидные таланты и навыки, ему пришлось дозревать в роли запасного пилота почти три года.

Ровно противоположная судьба ждала яркого и заметного испанца, ставшего известным миру — пусть и на короткое время — под именем граф Альфонсо де Портаго. Этот 28-летний дворянин был первым панком-аристократом. Сын бывшей ирландской медсестры «Фон» Портаго по случайности родился, как говорили многие, на пять веков позже, чем должен был. Он был настоящим авантюристом по своей природе, любовником и распутником, какие всегда нравились Феррари. Портаго был беспощадным, безрассудным пилотом, пролетавшим круги по трассе на голых нервах. Он тщательно следил за своим внешним видом: предпочитал кожаные куртки, носил длинные волосы и щетину, а пах обычно луком и чесноком. Хотя Портаго был женат на богатой американке, у него было несколько громких романов в Европе, в том числе с моделью международного уровня Дориан Ли и актрисой Линдой Кристиан. Добившийся успехов в поло, бобслее и беге — как с препятствиями, так и за противоположным полом — Портаго увлекся автогонками главным образом из-за их очевидной и откровенной опасности. В аварии в Сильверстоуне в 1954-м он сломал ногу, пытаясь сразить всех показной смелостью