Глубокая печаль - Син Кёнсук

– Алло? Кто вы? Говорите! – в трубке продолжал звучать вежливый голос пожилой женщины. – Алло? Алло?

″Да! Ты уже не Ким Сухэ. Ты Канг Сухэ!″

Обливаясь слезами, села на дорогу и завыла, как раненый дикий зверь.

В небольшом городке слух о рыданиях воспитательницы Ким из детского сада ″Крылья″ быстро облетел всю окрестность. После этого случая, встретив на улице знакомое лицо и не зная, куда деваться, в спешке удалялась, избегая встреч. Неужели в глубине своей души она до сих пор испытывала то же, поглощающее без остатка, чувство стыда, точно такое же, как в тот день, когда она однажды покакала перед сестрой и матерью в море?

″Они ушли, бросив меня!″ – Незаметно для нее самой глубокое разочарование в маме и сестре сменилось презрением к себе.

То чувство позора, которое она испытала, ничем нельзя было заглушить, хотя прошло достаточно много времени после той поездки в море. Мать и сестра без конца звали ее к себе, но она как бы отгородилась и от них, с ужасом вспоминая: ″Как я, встретившись с ними впервые после долгой разлуки, могла так опозориться!″ – эта мысль ни дня не давала покоя.

Рана, нанесенная в тот день, по сравнению с раной, полученной в день, когда мать взяла с собой не ее, а Сухэ, была значительно глубже и болезненнее: ″Прямо перед ними, такими белоснежно-чистыми, оголила ягодицы и покакала!″ – с этим чувством самопрезрения покинула храм, в котором жила столько времени. Уехала в небольшой город, где на фабрике одежды днем шила, строча на швейной машинке, а вечером оканчивала старшие классы вечерней школы.

Мать, почувствовав холодок с ее стороны, сразу же прервала всякую связь, но Сухэ не сделала этого и нашла, обняла за шею и заплакала:

– Сестра, сестра! – От нее исходил такой душистый аромат. – Прошу тебя, хватит так жить!

Но она беспристрастно отстранила прильнувшую к ней, как малюсенькую собачонку, Сухэ и сняла со своей шеи ее руки. ″Как сейчас ты прикажешь мне жить?″ – чуть не вырвалось у нее, но она проглотила слова. А в действительности ей так хотелось задержать беленькую ручку Сухэ в своей руке!

″Но она все равно уехала… Уехала навсегда!″

″Ай, горячо!″ – в испуге открыла глаза и хотела закричать. Зажженная свеча упала и подожгла солому, все вокруг всполыхнуло. В горле застрял вопль, но она так и не смогла произнести и звука. От сухой соломы кверху вздымались красные языки пламени.

– Эй! Да проснись же! – Она трясла и трясла спящего ребенка, огонь уже лизал протянутые к нему руки.

″Нельзя допустить, чтобы огонь дошел до дров! – Едва не падая в обморок, она в первую очередь стащила ребенка с поленницы. – Если мы не выберемся отсюда, то сгорим!″

Едкий дым безжалостно проникал в нос, глаза, не давая дышать. Она спустила ребенка, прижала к себе и стала пробираться сквозь пламя, защищая его собой от огня.

″Все спят, и никто не знает, что произошло!″

Толкая мальчика перед собой, ползком нащупывала выход.

″Только выйдя отсюда, можно увидеть Млечный Путь″.

Тут поленница рухнула на ее спину, а горящая солома упала на ноги. Уже из-под кучи дров, из последних сил проталкивая сонного ребенка, она прокричала:

– Эй, малыш! Да проснись же! Пока не загорелась дверь! – и разрыдалась.

Вдруг что-то острое резануло ее живот. Едва она выбралась с ребенком за дверь, тут же упала без сил.

– Пожар! Пожар! – на крыльцо с криком в этот момент выскочил дядя.

″Взлетит ли только одна горная птица… – Она чувствует тонкую нить сознания и дрожит всем телом…Упадет ли только один лист на горную тропу, по которой мы шли с тобой не спеша… Ты вернулась? – Лунный свет, зацепившись за вершину горы, смотрит на ее распластанное на снегу тело. – Хотя я буду только сидеть на горной тропе, дрожа от страха, вызываемого полной тишиной вокруг, мне будет казаться, что это приближает к тебе… – Ее веки опустились. – Я слишком устала, ожидая твоего возвращения – мое тело превратилось в солнечный свет и растворилось на той горной тропинке. Настолько была истомлена ожиданием, что, когда ты наконец появилась, только и хотелось, как пойти в туалет…″

Тут карниз сарая обрушился на ее спину, судорога свела все тело.

″Только когда я исчезну, вы сможете спокойно поужинать… Если же вас не отпустить… то думаю… все равно уйдете, даже не оглянувшись… Дядя специально крепко держал меня на спине, словно привязав канатом…″

В едва теплящемся сознании почувствовала, как опять прихватило живот, сжав ягодицы, она потеряла сознание.

В тот день, сидя на обочине дороги, она выпустила долгое время сдавливаемый тяжелыми оковами вопль скорби и унижения, и тогда ее посетило чувство просветления или слезного очищения.

Потом словно провалилась в пропасть, все поплыло перед глазами, и она забылась.

Однажды учительница по семейным вопросам, красившая губы оранжевой помадой, прошептала, что менструация не делает детей, а означает лишь, что девочка становится девушкой. От сверстников она позже узнала, что вместо тряпочек можно использовать новые, хорошо впитывающие прокладки ″New Freedom″.

Когда, трепеща от страха, прятала купленные втайне от тети прокладки, когда видела в зеркале свои подмышки и начинала их брить, а щеки горели при этом от смущения, тогда остро ощущала обиду и ненависть к матери, и слезы застилали глаза, и она рыдала…»

– Сестренка, ты спишь?

– Нет.

«Она вышла с горной тропы, раскисшей от тающего снега, и озадаченно остановилась перед шоссейной дорогой: вдалеке мальчонка, наклонив голову, ковырял ногой землю. Оказалось, что все это время он не отходил от нее и следовал за ней по пятам.

На лбу ребенка белели толстым слоем наклеенные пластыри. Пока она три дня лежала в храме из-за полученной при пожаре травмы, мальчик постоянно был рядом с ней. Все эти три дня он даже не подходил к превратившемуся в развалины сараю и спал в обнимку с ней в комнате.

«Так что же все-таки такое ″наперекосяк″?» – как-то ночью снова спросил он.

Сегодня утром, уже собравшись к отъезду, она вышла на мару, но не нашла своих сапог.

– Странно… Я отлично помню, как помыла их и поставила сюда…

Старику пришлось обойти вокруг всего храма, только тогда мальчик вытащил сапоги из снежного сугроба у глинобитной ограды. Видимо, он специально спрятал их в снег, чтобы она никуда не смогла уехать. А потом он самым первым встал у ворот, чтобы проводить ее в дорогу.

– И когда ты еще к нам приедешь? – загрустил дядя.

На