Романески - Ален Роб-Грийе

далеко от линии фронта, вроде бы уже стабилизировавшейся, как мне казалось, по всему участку. После довольно продолжительного молчания он добавил медленно, словно нехотя:

— Я уже встречал сегодня — очень рано поутру — эту красивую барышню в белой рубашке. Было еще почти совсем темно, но на востоке небо уже посветлело от занимающейся зари. Я тогда подумал, что вижу сильфиду, танцующую в лесной чаще. На самом же деле мы, наверное, оказались совсем рядом с хижиной, где жила малютка, потому что она собирала сухие веточки, чтобы растопить печку, вот в этой самой рубашке, босая, словно только что спрыгнула с постели… Я заблудился в лесу, да простит меня Господь за невнимание и рассеянность. И эта девушка охотно указала мне дорогу, причем по-немецки.

Я остался один. Отныне и впредь я один. Я не знаю, как долго я пребываю в одиночестве. Склонившись над водоемом, окруженным большими плоскими камнями, я всматриваюсь в зеркало воды, в темные глубины, где время от времени пробегают какие-то отблески и отсветы, словно там иногда перемещаются невидимые рыбки, образуя вокруг себя крохотные водовороты и завихрения. Глубина водоема явно превышает метр. Вполне вероятно, что в некоторых местах можно было лишь с большим трудом коснуться дна, а в других дна было не достать. Вода здесь абсолютно прозрачна, в ней не заметно ни малейших признаков тины, взвешенных частиц ила или разложившихся водорослей, и потому вся толща воды имеет изумрудный оттенок, где более, а где менее насыщенный, напоминающий про океан и про населяющие его просторы мифические создания, вроде русалок и наяд. Когда я опускаю в эту прозрачную воду руку, мне кажется, что вода просто ледяная.

На самом дне отчетливо видна на фоне округлых, обкатанных камешков женская туфелька на высоком, тонком, словно гвоздик, каблучке, именуемом шпилькой, туфелька очень маленького размера, из-за эффекта преломления солнечных лучей кажущаяся неправдоподобно, невероятно крохотной. Треугольная союзка усыпана мельчайшими голубыми блестками, и они отсвечивают металлическим оттенком чешуи в полумраке этих глубин, сравнимом с полумраком бездонной океанической впадины; эта туфелька выглядит так, словно ее потеряла после бала ужасно уставшая от танцев девушка, пожелав (во сне? или в мечтах?) охладить свои разгоряченные ножки в прохладе потока.

На другом берегу водоема, прямо напротив меня, цветет, вернее расцветает у самой кромки воды, дикая глоксиния (возможно, gloxinia marginalis), чьи элегантные соцветия, прямые и стройные, возвышаются над розеткой из широких жестких кожистых темно-зеленых листьев с тонкими прожилками и зубчатыми краями; соцветия эти украшены восхитительными ослепительно-белыми колокольчиками, расположенными друг над другом на протяжении сантиметров пятнадцати — двадцати в верхней части цветоносного стебелька, и таким образом все соцветие напоминает некий гигантский ландыш, но гораздо более грациозный и изящный, чем ландыш наших лесов, или тот девственный эндимион, чье название происходит от имени юноши-охотника, в которого когда-то влюбилась Селена.

Уже в который раз я отвожу взгляд от загадочного символистского полотна, что возвышается и властно царит над моим огромным письменным столом, и обращаю его вниз, чтобы вновь вернуться к разбросанным передо мной черновикам.

Но теперь Анри де Коринт смог встретиться со своим ординарцем, простоявшим все это время на посту, на перекрестке двух неведомо куда ведущих дорог. Капитан двигался под столетними буками на голос солдата, служивший ему верным поводырем. К великому изумлению де Коринта, на самом деле он оказался совсем недалеко от «исходной точки», а он-то думал, что скакал по лесу в течение долгих часов; в действительности же он, как выяснилось, все кружил и кружил вокруг одного определенного места здесь, в глухой чаще. Но изумление капитана еще усилилось, когда он, задав вопрос, почему ординарец стал его окликать, в ответ услышал, что, как и было условлено, он отвечал на его собственный крик. Однако де Коринт не звал солдата, потому как считал, что их разделяет расстояние во многие километры.

Однако капитан желает в любом случае быть вежливым по отношению к своему подчиненному и принести извинения за свое столь долгое отсутствие. Но, начав говорить, он так запутывается во фразе, что сбивается и умолкает, а ординарец, похоже, его не понимает, ибо он, напротив, принимается уверять де Коринта, что отсутствовал он совсем недолго, вернее, они совсем недавно расстались: «всего лишь несколько минут назад», — уверяет он капитана с таким простодушием, столь чистосердечно, что офицер чувствует себя окончательно сбитым с толку, смущенным и растерянным. И так как де Коринт, погрузившись в глубокие размышления по поводу всего происшедшего, не дает столь долгожданных указаний и пояснений относительно того, по какой же дороге следует двигаться дальше, ординарец спрашивает:

— Так, значит, вы, капитан, очень быстро нашли этих лесорубов?

— Нет, я никого не нашел, — еле слышно, чуть ли не себе под нос шепчет капитан. — В конечном счете там не оказалось ни лесорубов, ни прачки.

«Какой прачки? И что могут делать здесь, в этой чаще, какие-то прачки?» — думает про себя крайне озадаченный солдат. Но он не произносит больше ни слова, просто ожидая дальнейших приказаний, ибо давно привык к тому, что не всегда может «ухватить» смысл высказываний, изрекаемых его командиром.

Именно в этот миг они и услышали грохот выстрела, разорвавшего тишину и произведенного явно где-то неподалеку. Ошибиться было невозможно: стреляли из пистолета, по уставу состоящего на вооружении французской кавалерии, по крайней мере у драгун. Капитан с ординарцем молча переглянулись и, не желая долее пребывать в состоянии неизвестности и бесполезных сомнений, пустили коней в галоп и устремились в том направлении, откуда, как им показалось, и пришло к ним тревожное «известие».

Только три или четыре дня спустя факт таинственного исчезновения капрала Симона, по прозвищу Симон-Сердечко, был официально признан в части. Что до де Коринта, то он со своей стороны в тот день, 20 ноября, уже в сгущающихся вечерних сумерках, не стал более упорствовать в бесполезных поисках, кстати, внезапно прерванных — следует уточнить — неожиданной вылазкой противника, сразу после того, как в лесу прогремел одиночный выстрел, произведенный, вероятно, с единственной целью — завлечь французского капитана в ловушку. Как оказалось на деле и вопреки всем расчетам де Коринта, уверовавшего в то, что линия фронта окончательно стабилизировалась, немецкие разъезды и разведывательные дозоры сумели проникнуть в Лес Потерь. Это важное открытие в некотором роде компенсировало полнейший провал его основной миссии, а посему его путешествие по тылам французской армии оказалось не совсем бесполезным.

Так как капитан и его ординарец ничуть не ожидали нападения и совершенно не были к нему готовы (они попали в