Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

Лишь много лет спустя, уже после того как Жюно, как величайшую тайну, рассказал мне о первой молодости своей и двух своих товарищей, я осознала всю злость моего ответа: он поразил цель очень точно.

Мать моя сразу поняла, что смешно было бы ей праздновать юбилей 18 брюмера. После этого мы легко уговорили ее дать свой бал в день, назначенный Первым консулом (20 брюмера). Таким образом все в доме устраивалось к этому вечеру, который мать моя хотела сделать одним из самых приятных, какие только будут даны во всю зиму в Париже. Она отказала полусотне мужчин и дюжине дам, которые напрашивались к ней на бал; а это всегда приводило ее в восхищение, когда случалось. Она превзошла себя в устройстве своего прелестного небольшого дома. Лестница, прихожая, все было уставлено цветами; разноцветные фонарики освещали пространство так искусно, что свет и все предметы казались чем-то волшебным.

Госпожа Бонапарт приехала около девяти часов, с дочерью и сыном, ее вел полковник Рапп. Мать моя вышла навстречу к гостям до середины столовой, тогда как для других женщин не выходила дальше дверей гостиной. Она была вежлива и пленительна, какою умела быть, когда хотела. Она провела госпожу Бонапарт к бержерке, по правую сторону камина, просила ее чувствовать себя как дома, и, верно, показалась ей приятной и очаровательной женщиной, какою и была.

После двух сестер Первого консула, маменька, я думаю, была прекраснее всех на своем балу. Я уже упоминала, что с некоторого времени она чувствовала себя лучше, и в этот период болезни черты лица ее пришли в прежнюю гармонию, которая составляла отличительную черту ее красоты. В день своего бала она надела белое платье из крепа, убранное букетиками нарциссов. Оно драпировалось в греческом стиле на груди и застегивалось на плечах двумя бриллиантовыми пряжками. Маменька не могла, а лучше сказать, не хотела оставаться с непокрытой головой в такой день и заказала Леруа, тогда уже знаменитому, ток из белого крепа с нарциссами, такими же, как на платье: они очаровательно оттеняли ее черные локоны. Мать моя не надела ни ожерелья, ни дорогих камней; только в ушах ее мерцали превосходные бриллиантовые серьги. Платье сшила госпожа Жермон, ток изготовил Леруа, а накалывал Шарбонье, цветы заказали у госпожи Ру, и все это вместе украшало прелестную женщину, красота и природная грация которой увеличивали цену каждой вещи. Я так гордилась маменькой в тот день!

Жюно явился в Тюильри без четверти девять, чтобы сопровождать Первого консула к моей матери. Но Бонапарт велел передать, что завален делами и никак не может сказать, в котором часу будет свободен; поэтому он просит мать мою не ожидать его к первому контрдансу, но дает слово приехать к ней, как бы ни было поздно. Таким образом, около половины десятого бал открылся. Жюно танцевал с Гортензией, Евгений Богарне — со мною, Ипполит Растиньяк — с мадемуазель Казо, а Дюпати — с Перигор. Господа Тренис и Лафитт еще не приезжали. Это были тогда самые модные щеголи, и приехать в два, в три часа утра для них казалось вполне обыкновенным.

Мать моя и все наши старые друзья полагали, что мне следовало исполнить в этот вечер традиционную обязанность: протанцевать придворный менуэт, а потом гавот. Три недели перед этим Гардель снова давал мне уроки, еще продолжительнее прежних, чтобы несчастный менуэт, который проклинала я от всего сердца, был исполнен как можно лучше. Я умоляла маменьку избавить меня от этой обязанности, истинно тяжелой; но не было средства! «Как можно не танцевать менуэт на свадебном балу или на празднике, который дается в честь твоего брака! В наше время, душа моя, не только танцевали его, но еще и три или четыре раза за вечер. Я помню, что была однажды ангажирована на седьмой менуэт!»

Об этих прекрасных временах своей молодости рассказывала мне высокая старая женщина с фигурой вроде доски, или, лучше сказать, доска в виде женщины, которая называлась госпожой Дево. Она была очень стара и, само собой разумеется, не ездила на балы, но вечно отиралась около моей матери, которая терпеть не могла ее. Таким образом и в тот день, когда рассуждали о менуэте, она, бог знает каким образом, очутилась тут. Я не могла не поместить здесь ее размышлений о старинном ангажировании: для тех, кто уже не помнит его, а таковых, думаю, найдется немало.

В половине одиннадцатого генерал Бонапарт еще не приезжал, хотя уже все съехались и пять комнат дома были набиты гостями, так что, казалось, негде яблоку упасть. Все семейство Бонапарт, кроме Жозефа, который находился тогда, кажется, в Люневиле, приехало, и даже рано. Госпожа Леклерк, всегда пленительная и одетая превосходно, сидела далеко от госпожи Бонапарт, очаровательный туалет которой вызывал у нее досаду, хотя собственный ее наряд был тоже изящен.

— Право, — сказала она мне, — я не понимаю, как можно в сорок лет цеплять на себя гирлянды из цветов!

На госпоже Бонапарт была гирлянда из красного мака и золотых колосьев; ими же было убрано ее платье. Я боялась, чтоб неловкая Полина не обратилась с тем же комплиментом к моей матери, и не хотела, чтоб глупое слово смутило веселье вечера. Поэтому я заметила ей, что мать моя, которая старше госпожи Бонапарт, тоже с цветами на голове и на платье. Госпожа Леклерк посмотрела на меня с изумленным видом и сказала:

— Сравнила! Есть же разница!

Было одиннадцать часов без четверти, когда послышался топот лошадей почетной стражи Первого консула и тотчас загремела у подъезда карета. Через минуту появился в дверях первой комнаты и он, с Жюно и моим братом, встретившими его. Мать моя приблизилась к нему и сделала самый прелестный реверанс. Он тотчас улыбнулся и сказал:

— Как, госпожа Пермон! Разве так встречаете вы старого друга?

Затем Бонапарт протянул ей руку, она подала ему свою, и так они вошли в танцевальный зал. Первый консул, казалось, хотел обойти гостиную, но орлиный быстрый взгляд его тотчас отметил, что некоторые из дам, находившихся там, не встали ему навстречу. Это раздосадовало его, и он прошел в спальню, все еще держа маменьку под руку и глядя на нее с изумлением: я уже сказала, что она в самом деле была очаровательна в этот вечер.

Танец прекратился с самого появления Бонапарта. Он заметил это по тишине в гостиной, откуда доносились только тихие голоса тех, кто обсуждал его.

— Пусть опять танцуют, госпожа Пермон! —