Записки, или Исторические воспоминания о Наполеоне - Лора Жюно

остановился, будто пораженный внезапной мыслью. Может быть, он сообразил, что первое лицо республики не может таким образом высказывать своего мнения о человеке, только что назначенном одной из первостепенных держав для переговоров с ним. Какова бы ни была мысль его о Кобенцеле, как ни мало уважал он этот характер, но человек частный исчезал перед общественным, которому государь его поручил важнейшие задачи и совсем недавно облек его высоким достоинством государственного канцлера.

Поэтому Бонапарт остановился на половине фразы и, оборотившись ко мне, сказал:

— Надеюсь, что мы будем видеться часто, госпожа Жюно. Мне хочется составить вокруг себя большое семейство из моих генералов и их молодых жен, которые будут друзьями моей жены и Гортензии — так же, как их мужья друзья мне. Угодно ли вам это? Предупреждаю, что вы, может быть, ошибетесь, если вздумаете найти здесь всех ваших милых друзей Сен-Жерменского предместья. Я не люблю их. Они мои враги и часто доказывают мне это, потому что вечно терзают меня. Впрочем, так как ваша мать живет среди таких людей, скажите им, что я не боюсь их. Нисколько не страшны мне они, как и все другие.

Эти слова, сказанные им с огорчением, были обидны для меня по двум причинам: они оскорбляли и меня, и Жюно. Первый консул будто упрекал его за то, что он взял жену из круга его неприятелей, и хотел сказать, будто я прихожу к нему с неприязненным расположением духа. Потому я никак не могла сдержаться и возразила. Может быть, довольно резко.

— Генерал! Позвольте мне, если я забылась и сказала что-нибудь лишнее для женщины и еще больше для жены генерала Жюно, позвольте мне передать с вашей стороны друзьям моим только слова мира и согласия. Я знаю, что те, с которыми вижусь я, не желают ничего иного.

Это было справедливо.

Глава XXXI. Мы приглашаем Бонапарта на бал

Я уже сказала, что мать моя решила дать бал в первые две недели после моей свадьбы. Она дорожила этим старинным обычаем и хотя была самая светская женщина, строго соблюдавшая современную моду, но не хотела оставить своего плана о свадебном бале.

Однажды, дня через четыре или пять после нашей свадьбы, мы обедали у нее. Маменька чувствовала себя хорошо и хотела заняться приготовлением к балу.

— Я хочу, чтобы долго после не было такого прелестного бала, — сказала она, усаживаясь на своем канапе. — Дом мой невелик, но это будет очаровательная корзинка с цветами. Стань на прежнее свое место к секретеру, мадам Лоретта, и мы составим список вдвоем. Потому что надобно пригласить всех друзей твоего мужа.

Жюно встал и поцеловал ее руку.

— Конечно, — сказала ему маменька, — ваши друзья сделались теперь моими. Только есть среди них большие охотники до бранных слов. Лоретта говорит, что когда вы сердитесь, то и у вас это не редкость. Надобно избавиться от этой гадкой привычки: такое не может случаться с людьми, которые обедают с нами.

Жюно посмеялся и погрозил мне пальцем. Я покраснела до ушей.

— Как? Это за то, что она сказала мне о вашей милой привычке? Надеюсь, теперь, когда стала она госпожой Жюно, я не перестану для нее быть тем человеком, которому поверяет она свои радости и горести. Она еще не довольно познакомилась с вами, чтобы вы могли полностью заменить меня. Впрочем, — прибавила мать моя, — она сказала мне также, что вы очень любите ее… Но уже поздно, а лото у нас нейдет на лад. Станем писать.

Это несчастное лото кидало в лихорадку Жюно, Альберта и меня каждый раз (а это случалось каждый день), когда приносили огромный круглый стол и знаменитый мешок из зеленой тафты. Слыша знакомый перестук, Жюно не говорил ничего; но как только слуги начинали суетиться, раскладывая стол и таблички, он пользовался удобной минутой и делал знак моему брату; они оба выходили через мою комнату и отправлялись в театр, откуда уже позже Жюно заезжал за мной. Но они поступали так только тогда, когда у маменьки бывало довольно гостей и она могла составить себе партию. В те времена мы не только уважали наших родителей и не умели быть с ними невежливы, но еще старались не дать им и малейшего повода к огорчению. Например, маменька, при ее редкой чувствительности, заплакала бы, если б могла подумать, что брат мой, хотя ему было уже двадцать восемь лет, выходил из комнаты, когда начиналось лото, стараясь уклониться.

Когда она заговорила о лото и велела мне идти к секретеру, Жюно, который не скрывал своего отвращения ко всем прелестям лото, подошел ко мне и сказал, что также будет составлять список. Вписав имена женщин, среди которых были госпожа Бонапарт и мадемуазель Богарне, дошли до мужчин. Жюно не отымал руки, ожидая, какое имя ему велит написать моя мать.

— Первый консул Французской Республики, единой и неразделимой! Так, кажется, говорите вы? — сказала мать моя.

— Первый консул?! — вскричали мы все трое.

— Да, Первый консул. Что находите вы тут удивительного? Неужели вы думаете, что я, как корсиканка, не должна забывать вендетты? Во-первых, мне скучно не любить кого-нибудь, а потом…

— А потом, — сказал Жюно, смеясь, — вы думаете, что, может быть, сами виновнее его.

— Нет, нет! — воскликнула мать моя. — Это совсем другое дело. Виноват он, тысячу раз он. И как можете говорить это вы, свидетель всей этой истории? Нет-нет, генерал Бонапарт виноват передо мной. Но я думала, что теперь Лоретта будет с ним в ежедневных сношениях и что размолвка между ним и мной может произвести что-нибудь неприятное для нее: я хотела предупредить это. Разве не похвалите вы меня?

Мы поцеловали ее оба.

— Но мало того, чтобы пригласить: надо еще, чтобы приглашение было принято. Вы думаете, он приедет?

— О, я уверен в этом! — вскричал Жюно. — Спросите Лауру, сколько он говорил с ней о вас, и с каким участием, когда речь шла о вашей болезни и страданиях!

Я рассказала об этом матери; она заставила меня повторить все десять раз.

— Но вы столько наговорили ему о моей болезни, что он подумает увидеть умирающую или какое-нибудь привидение.

Говоря это, она улыбалась и, глядя в большое зеркало, которое висело напротив, поправляла свои локоны, по-прежнему черные, как вороново крыло. Она была все еще прелестна.

— Хорошо, назначьте мне только час и скажите, когда приехать за вами, — сказал Жюно, восхищенный этим сближением между своею тещей и драгоценным ему генералом.

Мать моя выпрямилась на своих подушках и, глядя