Угрюм-река - Вячеслав Шишков

Сумеречным вечером люди вышли на огромную прямую просеку, почти в целую версту шириной.

— Вот так ловко! — в изумлении воскликнул Прохор, озираясь. — Работа чистая!..

Это лет пятьдесят тому бешеный ураган хватил с вершины гольца, в мгновенье ока положил себе раздольную дорогу. Древние непомерной толщины деревья, даже упругий молодняк, сразу легли, как трава, вершинами от гольцов на запад, образовав непроходимый ветровал. Если лесной пожар не превратит его в дым и пепел, он будет истлевать здесь до конца веков.

Переночевали. Костер, прохлада и туман. Еще шли сутки.

На третье утро повстречали широкую падь, старый тальвег когда-то протекавшей здесь реки.

— А ведь это тое самое место, Прохор Петров, — проговорил Шкворень, — эвот и речонка. На ней хищники в тот раз робили… Поди, и клейменые столбы найдем.

— Лучше этого места нет, — ответил за Прохора семидесятилетний Нил и посверкал бельмом сквозь сетку. Он бывший старатель, теперь служит десятником при конной бутаре громовского прииска. Он опытен в приисковом деле, про него говорят: «Дедка Нил на сажень сквозь землю видит».

Все казались оживленными и бодрыми: действительно, приметы хороши. Кони тоже всхрапывали по-веселому.

Беловолосый, в густых веснушках, студент Образцов сделал лицо умным, озабоченным и поехал вдоль бровки пади. В эту огромную падь, справа и слева, вползали глубокие распадки, бывшие долины пересохших речонок и ручьев. С северо-востока спускались обнаженные гольцы каменных отрогов. Весь тальвег пади и днища балок усеяны валунами. Утесы и скалы прожилены кварцами. Однообразные крупнозернистые граниты наверху сменялись у подножья сланцами и другими, сопутствующими золоту, горными породами.

Образцов, понукая ленивую клячу, сиял. Дедка Нил хозяйственно прикрякивал.

— Закладывай шурф вот здесь, — подал он Прохору совет.

Лопаты, кирки, ломы врезались в грудь почвы. Сажень в квадрате — шурф зарывался вниз. В стороне плотники рубили из сушняка так называемые крепи: ими будут подпираться отвесные стенки шурфа. Другая группа, в версте от этой, против устья балки, рыла другой шурф.

Прохор от нечего делать посвистывал, снимал кодаком работу, зорко следя за землекопами. Прошло часа три напряженного, пыхтящего труда. Вдруг Филька Шкворень, ретиво работавший с тремя землекопами в первом шурфе, взглянул на Прохора Петровича, вскрикнул, упал на брюхо и со страшным стоном стал сучить ногами:

— Ой, смерть! Умираю… Братцы, сударики… Дохтура скорей!.. — Он весь дергался, хрипел, глаза уходили под лоб.

Землекопы выскочили из ямы вон. Прохор крикнул:

— Носков! Фельдшер! Где он, дьявол?.. Ребята, воды! И все, вместе с Прохором, скрылись. Оставшийся в одиночестве Филька Шкворень заорал еще ужасней, но лицо его улыбалось. Он встал на карачки и выхватил из-под брюха вдавленный в землю золотой, фунта в три, самородок, издававший мутный, желтоватый свет. Филька в радости заржал, как конь, спрятал за пазуху находку и, когда прибежал с людьми фельдшер, бродяга сидел с закрытыми глазами на дне шурфа, протяжно, страдальчески охал. Лысый, юркий, как, мартышка, фельдшер Носков стал щупать бродяге пульс, Прохор подал стопку коньяку. Филька Шкворень жадно выпил, сплюнул, сказал:

— Ох, отец родной!.. Прохор Петров… Спасибо… Это меня та самая цыганка спортила, зельем опоила. Помнишь?.. Припадки, понимаешь… Грохнусь, и пятки к затылку подводить учнет.

От дальнего шурфа кричали рабочие вместе со студентом Образцовым:

— Хозяин! Господин Громов! Сейчас начнем промывку.

Перескакивая валежник, скользя по окатным камням, Прохор направился туда.

— Эй, ребята! — командовал Образцов возле таежной речки. — Вашгерд налаживай.

А в гольце, в кварцевой жиле шел забой. Там орудовал десятник подрывных работ Игнатьев, с черными цыганскими глазами, расторопный парень.

Прохор казался ко всему равнодушным. Посвистывая, пошел с ружьем по лесу. Ему все-таки удалось найти два столба старой заявки. Он делал кинжалом меты на деревьях, ставил вешки, чтоб отыскать путь к столбам.

В шурфах появился песок-речник. На носилках и в ведрах тащили пробу к вашгерду.

Это сколоченный из досок открытый лоток, длиной сажень, шириной около аршина. Он ставится на землю с легким уклоном. В верхней части вашгерда отгорожен двухстенный ящик. Сюда сыплют пробу, обильно поливают водой. Вода размывает породу, переливается через перегородку ящика и ровной неторопливой струей бежит по дну лотка, увлекая с собою песок и глину.

— Растирай, растирай комки! — покрикивал на рабочего дедка Нил и сам подхватывал особым гребком комочки глины, подымал к верхней перегородке и там растирал их. — Надо, чтоб одна муть текла… Может, в комочке — золото… — поучал он.

А новую породу все подносили и подносили в ведрах. Вода в лотке постепенно светлела. Значит, вся глина, превратившись в муть, скатилась.

— Снимай полегоньку камушки со дна, — суетился лысый Нил.

На дне вашгерда, устланного грубым сермяжным сукном, возле поперечных деревянных пластинок осталось в конце концов небольшое количество самого тяжелого песку, с черными шлихами, то есть мелкими зернами железа и других плотных металлов, в том числе и золота. Теперь все ясно и открыто. Золотинки побольше, поменьше и вовсе маленькие впервые смотрят удивленными, глазами в мир, — ждут, что будут с ними делать люди. У людей замирало сердце. Люди тонкими совочками снимали этот драгоценнейший песок, сушили его и точно взвешивали.

На третий день разведки работа кипела в десяти шурфах. Золота маловато, ни то ни се, да и золото неважное, как говорится «легкое», ожидаемой удачи нет.

— Эй, чертознай! — кричали рабочие дедке Нилу. — Ну-ка ты… На фарт!

Дед нюхом чуял, где надо рыть, с ним соглашался и штейгер Петропавловский, пожилой, бывалый человек. Но студент Образцов, выдвигая свои заумные теории, тыкал пальцем в учебник, горячился, кричал, брызгал на сажень слюной и каждый раз сбивал с толку опытных таежников.

Однако «чертознай» все-таки рискнул оказать сопротивление:

— Рой здесь! Я фартовый. Золото сквозь землю вижу!

Вон оно!

Заложили на счастье деда одиннадцатый шурф, четыре бросили. Рабочие копали землю с удвоенным усердием, уж «чертознай» — то не обманет, «чертознаю» сам леший служит, значит — рой! Спины рабочих надрывались, пот заливал глаза. Только Филька Шкворень дурака валял: три фунта золота у него в кармане — впереди разливное гулеванье и черт ему не брат.

— Вали, вали! — подстегивали его.

А студент Образцов с апломбом разъяснял старателям:

— Наука говорит, что золото распространяется по золотоносной долине не равномерно, а только узкой полосой…

— Узкой? Ишь ты!.. — слегка трунили над ним рабочие.

— Да, да! Уж поверьте науке. Не иронизируйте, пожалуйста. А полоса эта не всегда лежит в середине долины, она ходит то к одной, то к другой стороне.

— Ходит? Ах, анафема!

— А в самой полосе своей золото никогда не бывает распространено равномерно, оно — очень часто залегает гнездами или кустами. Самое крупное и богатое золото лежит обычно на постели россыпи, в самом низу.

Прохор спросил:

— А почему это?

Студент Образцов сразу постарел на тридцать лет, принял напыщенно ученый вид и повернулся лицом к хозяину.

— Наука утверждает… — начал он, прихлопывая ладонью по учебнику, — наука утверждает, что аномалии в залегании и сложении золотых россыпей указывают на вероятное происхождение их от ряда многих и сложных разрушительных сил природы, действовавших в разные геологические эпохи…

Рабочие издевательски заржали:

— Вот, черт, до чего понятно объяснил!.. Молодой, а с толком…

Не понял и Прохор:

— Я геологию всю забыл, надо подчитать. Сказал так и вновь ушел с ружьем к гольцам.

— А вообще-то золотоприисковое дело есть счастливая случайность… Ведь так, дедушка? — обратился студент к Нилу.

— Ну, не скажи, молоденький барин, — и «чертознай», откинув с лица пропитанную дегтем сетку, закурил. И все закурили. — Вот послушай-ка, что старики толкуют, знатецы. Откуль на земле золото пошло? А вот откуль. Враг человеческий похитил золото у ангелов. Украл, да забоялся, что за ним погоня будет, склал золото в мешок, да и взвился по воздуху. А как летел в горах, задел мешком за скалу, мешок лопнул в уголке, трык да трык, шире — боле, и стало золото сыпаться на землю. А он летит, а он летит, не видит. Потом учухал, стал зажимать прореху лапой. В коем месте крепко ужал дьщу, там и нет на земле золота, а где сплоховал — там и земля им насытилась. Вот, браток, как, вот. Ты свою гилогию не слушай да епоху свою. В книжках много врут. Ты глазком бери, а где не проймет — нюхом.

— Очень интересно, — с благодарностью улыбнулся студент и записал рассказ деда.