На железном ветру - Виктор Егоров

Сейчас это чувство предостерегало. И Михаил, не желая ему подчиниться, искал логические причины необъяснимой тревоги. Конечно, нельзя предугадать, чем кончится его разговор с Юрием. Но ведь все зависит от того, насколько искусно он поведет дело. И потом: что ему грозит? Ничего. Даже в самом худшем случае Юрий мог только указать ему на дверь. Но почему же он не испытывал этой дурацкой тревоги, когда встреча мыслилась в кафе? В квартире-то Юрий один. Алекс Ферро в Канне. Какого же дьявола ты медлишь?

— Скажите, Лора, квартира имеет один выход?

— Нет, кажется, в кухне есть черный ход. Я ведь бывала здесь дважды.

«Ну вот, бывала... Бывала, бывала, бывала... О, черт, какая чепуха лезет в голову. Да, да, че-пу-ха».

Он не мог полностью пренебречь интуитивной тревогой. Он обязан был создать некоторый запас прочности.

— Лора, вам придется подождать меня. Вы не против?

— Конечно.

— Сидите и поглядывайте себе на улицу. Кстати, куда выходят окна из комнаты Юрия?

— Прямо перед нами. Два крайних слева.

— Ладно. Сейчас — половина второго. Если я не вернусь в течение двух часов — уходите.

— А что это будет означать, если вы не вернетесь?

— Откуда я знаю! Во всяком случае то, что ваша помощь мне не понадобится.

— Но у меня есть время. Почему бы мне не посидеть тут до вечера?

— Это бессмысленно и к тому же бросится в глаза.

— В таком случае, где мне вас ожидать?

— Ожидать? Можете не ожидать.

— Нет, не могу, — возразила она с неожиданным упрямством. — Я должна знать, что... словом, что все у вас благополучно.

Он отвернулся к окну.

— Будь по-вашему. Ждите меня на углу улиц Сен-Дени и Мазэт. У вас есть деньги на такси?

— Я могу добраться на автобусе.

— Все равно деньги потребуются. — Он взял со стола ее сумочку, сунул туда несколько купюр и в ответ на ее протестующий жест ворчливо проговорил: — Ну, полно, полно, вы же сами сказали, что мы товарищи. Между нами не может быть счетов. Слушайте дальше. На углу Сен-Дени и Мазэт долго задерживаться нет смысла — достаточно подождать час. Но вы должны непременно исполнить следующее. Я живу на улице Мазэт, дом 9, пансионат мадам Зингер. Вот ключ от моей комнаты — возьмите его. Завтра же отправитесь в пансионат и на неделю снимете комнату. Сейчас там свободно. В любой удобный момент, лучше всего завтра же, проникните в мою каморку — второй этаж, третья дверь налево от лестницы, окна со стороны фасада. У стены увидите секретер. Просуньте за него руку — найдете пачку денег — триста пятьдесят долларов — и зажигалку в форме браунинга, она же фотоаппарат. Все это заберите. Фотоаппарат продайте, его охотно купит мсье Буэ — лавчонка на улице Сен-Мартен. И постарайтесь переменить место работы.

— О, Жорж, вам грозит опасность?!

Страх и недоумение увидел Михаил в ее широко раскрытых глазах. Он постарался изобразить полнейшую беззаботность.

— Ну, что вы. Ведь это на всякий случай.

— Но когда вы шли к Антону...

— Полноте, Лора. На войне как на войне, поэтому я обязан учитывать множество всяких «а вдруг» и «если». Понимаете — обязан! Извините, коли напугал вас. Ну, сами посудите: что мне может грозить? — Он встал. — Итак, думаю, больше часа вам не придется скучать в одиночестве.

— Но, может быть, нам все-таки лучше пойти вместе?

— Нет, нет. — Ему вдруг вспомнилась шахматная партия, проигранная Воронину перед отъездом, и он сказал с шутливой улыбкой: — Вы будете моей резервной фигурой.

— Рад с вами познакомиться, мсье Ферро. Я — Лентович.

— О, я рад не меньше. Прошу вас.

Оставив в прихожей пальто, шляпу и трость, Михаил в сопровождении Юрия миновал довольно узкий коридор и очутился в большой, в четыре окна, комнате, скорее зале. В глаза бросились большой обеденный стол, камин, на стенах — картины в богатых рамах, цветы на подставках по углам (в горшочках кое-где торчали смятые окурки), желтые гардины на окнах. В столовую выходили три двери. Юрий распахнул ту, что справа.

— Прошу сюда.

Комната Юрия была продолговата и оклеена сиреневыми обоями. Судя по царившему в ней беспорядку, хозяин подражал парижской творческой богеме.

На письменном столе среди наваленных грудой книг и исписанных листов бумаги стоял медный двухрожковый подсвечник с оплывшими свечами, на ширме, отделявшей торцевую часть комнаты, по-видимому спальню, висел перекинутый халат. В застекленном шкафу книги стояли вперемежку, переплетами наружу и внутрь, лежали стопками, и на верхней полке среди них возвышалась начатая бутылка, накрытая хрустальным стаканом. На журнальном столике посередине стояла медная чернильница, деревянный ящичек с сигаретами, валялись небрежно скомканные бумажки; два кресла, обитых, как и стулья, дорогим серовато-фиолетовым штофом, были повернуты спинками к столику и на одном из них рассыпан табак. От множества развешанных по стенам картин рябило в глазах. Писанные большей частью углем и карандашом, они не имели рамок, края были обрезаны нарочито неровно, и, поскольку ни на одной из них Михаил ничего толком не сумел разобрать, он сообразил, что перед ним авангардистская живопись.

Юрий развернул кресла, смахнул табак. Михаил выбрал то, которое позволило ему сесть лицом к двери, хозяин опустился в противоположное. На нем была белая рубашка без галстука и цвета переспелой малины куртка нараспашку. Если добавить к этому светлые кудри, меланхолический взгляд серых продолговатых глаз, то перед Донцовым предстала натура художественная. Познакомься с ним Михаил вне связи с вербовочной деятельностью Брандта, ему и в голову не пришло бы, что этот открытый парень способен вести тайную работу в пользу германской разведки.

Юрий достал из ящичка сигарету и любезно предложил выпить, заверив, что у него отличный мартини.

— Благодарю, мсье, но сначала дело, — мягко отказался Михаил. — Я журналист из Варшавы, занимаюсь также издательской деятельностью...

— Да, да, мадемуазель Шамбиж мне говорила. — Юрий улыбнулся по-простецки и очень располагающе. — Но, право, не понимаю, чему обязан... Ваше посещение... Это так неожиданно...

— Одна из причин, побудивших меня нанести вам визит, — ваши стихи. В них есть талант, свежесть, горячее патриотическое чувство... Как там у вас... мм...

Нещадно коверкая русские слова, Михаил прочитал четверостишие, услышанное от Северцева, затем еще одно, из стихотворения, напечатанного в газете «Возрождение».

— Странно, где вы это нашли? — глубоко затягиваясь сигаретой, чтобы не показать свое смущение и радость, сказал Юрий.

— Русская газета «Возрождение» бывает в Варшаве, и там вас знают. Видите ли, мсье Ферро, дело в том, что в Варшаве живет немало русских, но среди них, к сожалению, нет поэта — выразителя общих дум и чаяний. Здесь, по-видимому, и кроется причина вашей популярности среди варшавских русских. Впрочем, и в Париже многие молодые русские отзываются о вас с большою теплотой. — На случай, если бы Юрий поинтересовался, кого он имеет в виду конкретно, у Михаила был готовый ответ: Щербакова и Веселовского (оба уже уехали из Парижа). Но вопроса не последовало, и Михаил продолжал: — В данном случае, как вы понимаете, мною руководят деловые интересы. Издание в Варшаве сборника ваших стихов на русском языке может принести сейчас неплохой доход. И если бы в течение, окажем, двух-трех дней вы сумели бы составить такой сборник, мы договорились бы с вами и о гонораре.