На железном ветру - Виктор Егоров

Более всех его интересовала личность Юрия Ферро. В характере этого человека виделась некая ущербность, противоречивость, которую, вероятно, можно использовать для успеха дела. Честолюбие? Романтические устремления вместо убежденности?.. Конечно, это не факты, а лишь мнение Антона Северцева. Но это и факт: Юрий не выдал Лору своим сообщникам. Личные интересы для него выше интересов дела, в котором он принимает участие. Следовательно, обеспечение этих интересов он действительно не считает своим непременным долгом. Вот где слабина в обороне Брандта. И необходимо найти верный способ, чтобы прорвать оборону в слабом месте. Но так ли уж значительна слабина, если допустить существование связующего звена между Юрием и Брандтом? Определить его — значит узнать, кто руководит действиями Юрия. Кто же? Алекс Ферро? Михаил бы не удивился, если б дело обстояло именно так. Настораживало прежде всего то, что и Лора и Антон очень мало знали об отце Юрия. В сущности — ничего. Положим, не интересовались, не задавали вопросов. Но ведь вопросы не задают тогда, когда чувствуют, что они для собеседника неприятны. Чувство неотчетливое, подсознательное, установить его как непреложный факт нельзя, и все же... Все же — кто такой Алекс Ферро: француз или русский эмигрант? Обнаружить истинное его лицо способно только прошлое. Но прошлое скрыто. Да и так ли уж интересно оно? Возможно, Алекс Ферро и не подозревает о деятельности своего сына на поприще вербовки шпионов.

Михаил отправился на улицу Меркурий. Это была не очень широкая, но оживленная улица. Дом Алекса Ферро ничем не выделялся в ряду серых пятиэтажных зданий с типичными для Парижа высокими мансардными крышами. Напротив находилось кафе с двумя большими зеркальными окнами, похожими на витрины. Оно могло послужить прекрасным наблюдательным пунктом. Оглядевшись, Михаил зашел в парадное.

— Прошу прощенья, мадам, — разыгрывая простодушного провинциала, обратился он к консьержке, пожилой женщине с вязанием в руках, — ведь это дом Алекса Ферро, не так ли?

— Да, мсье. Но хозяин сейчас в Канне. Там он проведет рождество. Вы к нему по делу?

— Да, мадам. Но я еще не знаю, тот ли это Ферро. Видите ли, мадам, я приезжий. Алекс Ферро, которого я знал, — русский и раньше носил другую фамилию... Васильев... Смирнов... нет, забыл...

— Сожалею, мсье, но ничем не могу помочь. Я здесь служу пятый год и не слышала, что хозяин дома — русский. Возможно, вы имеете в виду его приемного сына?

— О нет, мадам... Ах, этот Париж... Я совсем сбился с ног.

Около двух часов просидел Михаил в кафе, наблюдая за парадной дверью. Ему удалось увидеть Юрия. Младший Ферро вышел из дому и направился в сторону Марсова поля. На нем было элегантное бежевое пальто и такая же шляпа.

На следующий день Михаил явился в кафе с наступлением темноты. Долго наблюдение не давало результатов. Он уже уплатил за кофе и собрался уходить, когда на противоположной стороне улицы в свете фонаря заметил бежевое пальто. Юрий возвращался домой в сопровождении двух приятелей. Оба ежились от холода в своих довольно поношенных плащах. Не требовалось большой проницательности, чтобы отнести их к категории бедняков. Стало быть, это не товарищи Юрия по высшей нормальной школе. Но кто же тогда? Скорее всего эмигрантские отпрыски.

Возвращаясь в пансионат, Михаил должен был признаться себе, что пока ни на йоту не продвинулся в своих изысканиях. Очевидно, Юрий действительно не чужд богеме. Очевидно, он действительно любит находиться в центре внимания. Но что же дальше? Что-то есть странное в поведении Юрия... Что? Да то, конечно, что он якшается с эмигрантскими юношами из бедных, даже, пожалуй, бедствующих семейств. И даже водит их к себе домой. Это возможно лишь в том случае, если Алекс Ферро поощряет такие знакомства своего приемного сына. Но поощрять такие знакомства бескорыстно богатый делец себе не позволит. Значит — Алекс Ферро? Да, по всей вероятности, он непосредственно направляет вербовочную деятельность Юрия. Но зачем это богатому человеку, французу? Французу ли?

Нет, не зря он провел время на улице Меркурий. Надо еще во многом разобраться, чтобы подобрать ключи к Юрию. И подобрать их помогут Лора и Антон. Нет, нет, только не Антон. Антону предстоит куда более сложная и опасная миссия. Если, конечно, он согласится. И не провалится с фотографированием.

Дня за два до рождества Донцову пришла мысль, что хорошо бы провести рождественский вечер вместе с Лорой. Можно пойти в ресторан. Без помехи поговорить о делах. Он понимал: желание его продиктовано отнюдь не деловыми соображениями, но упорно цеплялся за эту причину и наверное позвонил бы Лоре, если бы утром 24 декабря мадам Зингер не пригласила его разделить с ней рождественскую трапезу. Она заметила, что могла бы поехать к друзьям, да и Жорж нашел бы для себя более интересную компанию, но рождество обычно встречают дома, в семейном кругу, а традиции надо уважать, ибо они цементируют общество. И хотя Михаил придерживался иных взглядов на традиции и общество, и хотя воображения его ни на минуту не покидал милый образ, а воспоминание о бархатистых ямочках на щеках и чудесных звездных глазах вызывало сердцебиение, он принял приглашение, потому что оно могло быть действительно полезным для дела.

Накрытый на двоих стол ломился от съестного. Тут и индейка (тоже традиция), и шампиньоны, и омары, и различные салаты, и соусы, и прекрасный мартель в высокой бутылке, и шампанское. Но главной достопримечательностью стола, которою хозяйка явно гордилась, был полуведерный никелированный самовар, изготовленный, судя по клейму, на фабрике Баташова в Туле.

Михаил вкушал от всех поименованных яств и непринужденно поддерживал беседу, касавшуюся главным образом театра. Эмма Карловна была большою театралкой. Современным операм и пьесам она предпочитала классику и довольно часто посещала Гранд Опера, Опера комик и Комеди Франсез. Впрочем, не брезговала она и театром Жимназ, хотя ставились там большею частью современные комедии. Театральные дни у нее были заранее расписаны, в чем Михаил мог убедиться, обратив взгляд на табель-календарь за 1935 год, долженствующий наступить через неделю.

3 января — Одеон, 10 января — Национальный театр, 14 января — Гранд Опера... И т. д.

Кино Эмма Карловна глубоко презирала, относя его к разновидности рыночного балагана. По ее мнению, только люди, совершенно лишенные чувства прекрасного, способны восхищаться кривляющимися на экране марионетками. Когда же Михаил заметил, что, по-видимому, эти люди — все человечество, Эмма Карловна решительно поставила точку: «Тем хуже для человечества».

После двух бокалов шампанского она сделалась грустна и задумчива, заговорила о своем детстве в Казани, о замужестве, вспомнила Тадеуша Липецкого. Михаил ожидал, что она вот-вот расплачется, и уже готовился подать стакан воды, но Эмма Карловна вдруг шаловливо улыбнулась и погрозила ему пальчиком.