Россия: народ и империя, 1552–1917 - Хоскинг Джеффри

Уже в самом начале своего существования социал-демократическая партия пережила раскол, породивший фракцию, которая в некотором смысле представляла возвращение к народнической традиции. В.И. Ульянов, или Ленин, возглавлявший это крыло, в юности перенёс тяжёлую моральную травму из-за гибели горячо любимого брата, Александра, казнённого за участие в заговоре против царя. Просматривая книги брата, Ленин наткнулся на роман Чернышевского «Что делать?». Однажды он уже прочёл эту книгу, не особенно вникнув в содержание, но теперь, после смерти Александра, как рассказывал Ленин одному знакомому, впечатление было совершенно иным: «…После казни моего брата, зная, что роман Чернышевского был одной из его любимых книг, я начал читать его по-настоящему и просидел над ним не несколько дней, а несколько недель. Только тогда я понял его глубину. Эта книга дала мне заряд на всю жизнь».

Больше всего Ленина поразило, что Чернышевский «не только показал, что каждый здравомыслящий и честный человек должен стать революционером, но и то, что он показал, каким должен быть революционер, каковы его правила, как он достигает своих целей, какими способами и методами реализует их».

Вероятно, именно Рахметов, с его аскетизмом, целеустремлённостью, исключительной сосредоточенностью на подготовке ума и тела, произвёл на Ленина глубочайшее впечатление, как и изображение — весьма затушёванное по соображениям цензуры — революционеров в виде небольшой элитной группы дисциплинированных и самоотверженных людей, способных пожертвовать всем ради высшей цели.

Внимательно изучая Маркса, Ленин не порвал с Чернышевским и с тем, что получило название «народничество». Чернышевский восхищался Марксом и содействовал тому, чтобы немецкого философа узнали в России, и один из ведущих народников, Герман Лопатин, в 1872 году опубликовал — кстати, первым в мире — перевод «Капитала». И всё же уже в начале своего пути Ленин решительно встал на сторону Плеханова и тех, кто отвергал сентиментализм народников, их одержимость крестьянами, узкое русофильство и недостаток научной твёрдости. Ленин искал у Маркса твёрдую истину, такую истину, которую, как он считал, можно найти только в науке: он хотел быть уверенным, что не повторит ошибки брата и не принесёт себя в жертву делу, пусть и героическому, но не основанному на понимании объективных общественных условий.

«Капитал» стал для него откровением. Ленин нашёл в нём неоспоримую истину, правду социально-экономического развития и — хотя и признавал, что «Капитал» непосредственно не затрагивает Россию — принял его идеи. При этом Ленин понимал, что для достижения поставленной Марксом цели необходимо определить правильную дорогу к этой цели. Он согласился с замечанием Плеханова, что России — ввиду её отсталости от большинства европейских стран — придётся пройти через две стадии, прежде чем страна достигнет социализма:

1) «буржуазно-демократическую» революцию, когда феодальная система будет уничтожена совместными усилиями рабочей партии и буржуазных либералов;

2) социалистическую революцию, которая придёт в своё время, когда капитализм полностью разовьётся, а рабочий класс достигнет зрелости.

От других русских марксистов Ленин отличался тем, что отстаивал особую точку зрения на партию как на небольшую конспиративную группу «профессиональных революционеров». Эту идею он изложил в брошюре с характерным названием «Что делать?». Идеи, предложенные Лениным, были единственным практическим способом организовать политическую партию в России, тем более революционную. С другой стороны, Ленин предлагал такую структуру, руководствуясь вовсе не специфически русскими мотивами. Сами по себе рабочие, доказывал он, не могут выработать социалистические идеи: «У рабочих не было, да и быть не могло, сознания непримиримой противоположности их интересов всему современному политическому и общественному строю…» Наоборот, «история всех стран свидетельствует, что исключительно своими собственными силами рабочий класс в состоянии выработать лишь сознание тред-юнионистское», то есть они могут лишь вести борьбу за улучшение материального положения в рамках существующей системы и не ставить целью трансформацию всей структуры общества, в которой заключается основная причина их бедности. Только образованные представители господствующих классов, интеллигенция, могут понять долгосрочные интересы рабочих и возглавить движение. Без них «стихийное развитие рабочего движения идёт именно к подчинению его буржуазной идеологии». Следовательно, революционная партия «должна состоять главным образом из людей, профессионально занимающихся революционной деятельностью».

На втором съезде в 1903 году, ставшем, по сути, учредительным, Ленин в своём упрямстве дошёл до разрыва с некоторыми из своих коллег, что привело к длительному расколу партии, которую создавали все вместе. Он настаивал на том, что для вступления в партию от соискателя требуется «регулярное личное участие» в работе одной из партийных организаций, тогда как оппоненты, ведомые Мартовым, выступали за более мягкое требование «регулярного личного содействия».

Мартов стремился к максимальному привлечению рабочих в партию, даже нелегальную, тогда как Ленин хотел в первую очередь предотвратить проникновение людей, недостаточно подготовленных к пониманию политики и практики. В этом вопросе Ленин проиграл, но из-за ухода некоторых противников со съезда получил большинство по совсем другому вопросу. Его фракция стала называть себя «большевиками», а другой пришлось довольствоваться менее впечатляющим прозвищем — «меньшевики».

Раскол, происшедший из-за незначительного, на первый взгляд, разногласия, с каждым годом становился все более глубоким и непримиримым. Причина заключалась в том, что ленинская концепция совмещения марксизма и революции фундаментально отличалась от меньшевистской. Меньшевики возлагали надежду на установление парламентской «буржуазной» республики, в которой гарантия гражданских свобод даст возможность партии рабочего класса выступать в роли легальной оппозиции до тех пор, пока она не станет достаточно сильной, чтобы взять власть. Ленин же, наоборот, считал гражданские свободы обманом и не мог согласиться со столь долгим ожиданием, на которое его обрекал такой вариант исторического развития. Хотя до 1917 года он не прояснял до конца перемены своих взглядов, уже ранее стало очевидным: Ленину страстно хотелось сжать весь этот процесс, совместив две революции в одну. Опыт революции 1905–1907 годов убедил его, что это вполне возможно: ведь крестьянство тоже является революционным классом, хотя и «вспомогательным», и сумеет помочь пролетариату немедленно превратить «буржуазную» революцию в социалистическую.

Если рассматривать народничество и марксизм как два отдельных течения, то большевизм следует понимать как их синтез, марксистский по начальному импульсу, но позаимствовавший у народников идею о революционности крестьянства, о руководящей роли небольшой группы интеллигентов и о «перепрыгивании» буржуазной стадии исторического развития для перехода непосредственно к социалистической революции. Пожалуй, более разумно считать большевизм той формой революционного социализма, которая лучше всего приспособлена к российским условиям, которые делали невозможным создание массовой партии рабочего класса без сильного руководства, вызывали недовольство крестьян существующим положением, и при которых буржуазия была крайне слаба. Сам Маркс указывал на возможность в России именно такой революции.

Как заметил Роберт Сервис, невозможно полностью разделить народничество и марксизм из-за их тесного переплетения. Большинство марксистов начинали народниками, и большевизм всего лишь по-новому собрал элементы прошлого опыта, оказавшегося на время немодным.

Но, конечно, между марксизмом и народничеством существовала большая разница в акцентах. Народники подчёркивали уникальность российского опыта и древних демократических институтов крестьянства, тогда как марксисты подчёркивали универсальность социальных закономерностей, желая видеть Россию в едином европейском движении и были ориентированы на новейшие аспекты рабочего движения. В некотором смысле, народничество являлось русским этническим социализмом, а марксизм — русским имперским или европеизированным социализмом. В 1917 году, пытаясь синтезировать эти два представления о России, большевики создали довольно нестабильную смесь русского национализма и интернационализма, окрашенную мессианскими ожиданиями революции, которая положит конец любой эксплуатации.