Римская история в лицах - Лев Остерман

Начальная школа доброты — благодарность! Оказать ли благодеяние кому-то, можно решать в зависимости от обстоятельств, но не воздать за благодеяние не дозволено честному мужу...

...Между тем окрестный ландшафт меняется. По обе стороны дороги все чаще появляются мягко очерченные холмы с разбросанными по их склонам рощицами и фруктовыми садами. Показались и другие дороги, сходящиеся все в одном направлении. На них видны влекомые волами прочные телеги с низкими сплошными колесами без спиц. Это значит, что город уже близко.

Теперь третье нравственно-прекрасное начало — величие духа, слава. Оно безусловно? Может быть сведено к выдающемуся личному мужеству, несравненной храбрости? Нет, конечно! Величие духа — в сочетании доблести и великой цели. Если душевный подъем, какой бывает виден в опасностях и трудах, чужд справедливости и борется не за общее благополучие, а только ради собственной выгоды, то назовем ли мы его прекрасным?

Наконец, воздержанность. Можно ли ее поставить в один ряд со служением обществу, поисками истины и величием духа? Да, можно! Ибо без обуздания низменных инстинктов человек не может достигнуть подлинной высоты ни в чем. Если мы рассмотрим, в чем заключается превосходство и достоинство человеческой природы, то поймем, как позорно погрязнуть в разврате, жить роскошно и изнеженно, но как прекрасно жить воздержанно, строго и трезво... Сколь немногие, однако, сегодня ценят воздержанность, сколь умножаются излишества и распущенность! Законы против роскоши? Не раз уже они доказывали свое бессилие. Не запреты, а общественное мнение, общий нравственный уровень! Особенно личный пример лучших людей — наиболее уважаемых и заслуженных, которые у всех на виду. А законы должны основываться на самой природе человеческой души, сходной у подавляющего большинства людей. Какой народ не ценит приветливости, благожелательности, сердечной доброты и способности помнить оказанные благодеяния? Какой народ не презирает, не ненавидит надменных, злокозненных, жестоких и неблагодарных людей? Мы по природе своей, если не отказываемся от нее и не ожесточаемся, склонны любить людей. Это и есть единственная основа права...

Любезный читатель, не торопись упрекать автора за необузданную фантазию. Все изложенные только что мысли ты можешь найти в опубликованных трудах Цицерона, особенно в его последнем трактате «Об обязанностях» (например: Цицерон «Об обязанностях» Кн. 1. V, 15; VII, 20; XV, 47; XVIII, 61; XXX, 106; XLIII, 154; Кн. 2. XV, 52, 54. А также «О законах» Кн. 1. XI, 32; XV, 42), адресованном сыну в качестве духовного завещания. Правда, трактат этот был написан в 45-м году и в перенесении размышлений автора на тридцать лет вперед есть определенный произвол. Но и в 75-м году Цицерон уже далеко не юноша. Понимание смысла жизни и ее подлинных ценностей у него уже сложилось или складывается. Согласись или спорь, любезный читатель, но ознакомься с более ранними сочинениями Цицерона, его речами, а главное — с его поступками...

Мы оставили Марка в Сицилии при исполнении его ответственной миссии. Следующая наша встреча с ним снова в Риме, спустя пять лет, незадолго до события, которое сыграет большую роль в его политической карьере. После своего возвращения он занимается адвокатской деятельностью, о которой мало что известно, и присутствует на заседаниях сената, куда он автоматически после квестуры вступил в качестве «младшего сенатора», то есть с правом участия в голосовании, но не в прениях.

Надо сказать, что его успешная деятельность в Сицилии имела еще одно, как оказалось, весьма важное последствие. В качестве квестора Цицерон в такой мере выказал свою справедливость и уважение к сицилийцам, что в 70-м году они попросили его выступить от их имени обвинителем в суде против последнего управителя Сицилии Гая Верреса. За три года своего правления этот сенатор буквально разграбил провинцию. В Риме, как я уже упоминал, существовал специальный суд присяжных, куда провинциалы могли обращаться с жалобами на лихоимство сенаторов-наместников (но только после сложения теми своих полномочий). Суд этот составлялся тоже из сенаторов, ожидавших своей очереди нажиться на конфискациях и вымогательстве в провинциях. Поэтому его приговоры почти всегда были в пользу притеснителей, к тому же не скупившихся на подкуп судей.

Цицерон с исключительной ответственностью отнесся к поручению сицилийцев. В течение нескольких месяцев он вновь объезжает хорошо знакомый ему остров и собирает массу свидетельств и документальных доказательств преступлений наместника. Они оказались настолько вескими, что, не дожидаясь окончания процесса, Веррес удалился в изгнание. А Цицерон приобрел славу защитника народа. Я думаю, что читателю для знакомства с характером прений в римском суде и, в частности, с манерой выступлений Цицерона будет интересно прочитать несколько небольших фрагментов из его обвинительных речей против Верреса:

«Я утверждаю, — говорит Цицерон, — что во всей Сицилии, столь древней провинции, в которой так много городов, так много таких богатых домов, не было ни одной серебряной, ни одной коринфской или делосской вазы, ни одного драгоценного камня или жемчужины, ни одного предмета из золота или слоновой кости, ни одного изображения из бронзы, из мрамора или слоновой кости, не было ни одной писанной красками или тканной картины, которых бы он не разыскал, не рассмотрел, и, если они ему понравились, не забрал себе... он ничего не оставил ни в одном частном доме, не исключая также и домов своих гостеприимцев; ни в одном общественном месте, не пощадив даже храмов...» (Цицерон. Вторая речь против Гая Верреса. I, 1, 2)

Цицерон язвит грабителя едкой иронией. Рассказав, например, о присвоении Верресом замечательной статуи древнегреческой поэтессы Сапфо, он продолжает так: «Другое дело — Сапфо. Похищение ее статуи из пританея (место собрания выборного правления города. — Л.О.) вполне оправданно и его, пожалуй, следует признать допустимым и простительным. Неужели возможно, чтобы столь совершенным, столь тщательно отделанным произведением Силаниона владел кто-нибудь другой, не говорю уже — частное лицо, но даже народ, а не такой утонченный знаток и высоко образованный человек — Веррес?.. « И заканчивает свой рассказ так:

«Трудно выразить словами ту скорбь, какую вызвало похищение этой статуи Сапфо. Ибо, помимо того, что это было само по себе редкостное произведение искусства, на ее цоколе была вырезана знаменитая греческая эпиграмма, которую этот образованный человек и поклонник греков, умеющий так тонко обо всем судить, он, этот единственный ценитель искусства, наверное, тоже утащил бы к себе, если бы знал хотя бы одну греческую букву...» (Там же. VII. 126, 127)

Цицерон доказывает документально, что Веррес награбил в Сицилии более десяти миллионов денариев. Но его обличительные речи направлены не только в адрес самого грабителя. Он называет его высоких покровителей, демонстрирует пристрастие и продажность судей, угрожает сенаторам возмущением римского народа:

«...уже установилось, — говорит Цицерон, — гибельное для государства, а для вас опасное мнение, которое не только в Риме, но и среди чужеземных народов передается из уст в уста, — будто при нынешних судах ни один человек, располагающий деньгами, как бы виновен он ни был, осужден быть не может. И вот, в годину испытаний для вашего сословия и ваших судов, когда подготовлены люди, которые речами на сходках и внесением законов будут стараться разжечь эту ненависть к сенату, перед судом предстал Гай Веррес, человек за свой образ жизни и поступки общественным мнением уже осужденный, но ввиду своего богатства, по его собственным расчетам и утверждениям, оправданный». (Цицерон. Первая речь против Гая Верреса. I, 1)

Вслушавшись в интонацию Цицерона, легко заметить, что он не заодно с теми, кто старается разжечь ненависть к сенату. Сенатская республика будет до конца дней ему представляться наилучшей формой государственного устройства. Но сенат должен быть достоин своего высокого призвания. В продолжении этой речи он говорит сенаторам-судьям:

«Если вы вынесете ему строгий и беспристрастный приговор, то авторитет, которым вы должны обладать, будет упрочен. Но если его огромные богатства возьмут верх над добросовестностью и честностью судей, я все-таки достигну одного: все увидят, что в государстве не оказалось суда...» (Там же. I, 3)

Эффект разоблачительных речей Цицерона выходит за рамки суда над Верресом. В значительной мере под их впечатлением в том же 70-м году (при консулах Помпее и Крассе), как мы помним, был принят закон о преобразовании сенатских судов в смешанные. Цицерон приобрел колоссальную популярность в Риме и за его пределами.

На следующий год его избирают эдилом. Эта должность была связана со значительными расходами, так как, наряду с наблюдением за сохранностью храмов, исправностью водопроводов, раздачей хлеба неимущим и прочими муниципальными заботами, эдилы должны были за свой счет устраивать праздничные игры и представления для народа. Между тем, по свидетельству Плутарха: