Римская история в лицах - Лев Остерман

Чтобы читатель представил себе степень опасности, следует пояснить, насколько Рим той поры был уязвим для пожаров. Многоэтажные (до семи этажей!) дома теснились вдоль узких улочек. Если нижние этажи были сложены из кирпича, то верхние, легкие — из самана. Деревянные перекрытия и стропила, прокаленные в жарком климате, готовы были вспыхнуть, как порох. Средств пожаротушения не было — воду ведрами передавали из рук в руки от ближайшего уличного колодца. Подожженный одновременно во многих местах город неминуемо превратился бы в сплошной костер.

Однако и консул не терял времени. Послушаем продолжение рассказа Саллюстия: «Между тем аллоброги, следуя наставлениям Цицерона, через посредство Габиния встречаются с другими заговорщиками. Они требуют от Лентула, Цетега, Статилия, а также от Кассия запечатанных писем с клятвенными обязательствами, чтобы доставить их соплеменникам: иначе им нелегко будет склонить их к столь важному делу. Все соглашаются, ничего не подозревая...» (Там же. 44, 1, 2)

«Когда все было сделано и назначена ночь отъезда, Цицерон узнав обо всем от послов, приказывает преторам Луцию Валерию Флакку и Гаю Помптину устроить засаду на Мульвиевом мосту и захватить весь поезд аллоброгов... Преторы, люди военные, без шума расставив посты, как им было приказано, незаметно занимают подходы к мосту. Когда послы вместе с Вольтурцием (гонец от Лентула с письмом к Катилине. — Л.О.) подошли к этому месту и по обеим сторонам моста одновременно раздались крики, то галлы, сразу же поняв, что происходит, немедленно сдались преторам...

Когда все было кончено, преторы через гонцов быстро сообщили консулу А того охватило беспокойство и радость. Радовался он, понимая, что раскрытие заговора избавило государство от опасности; тревожило его, однако, то, что он не знал, как поступить со столь видными гражданами, схваченными на месте величайшего преступления. Наказание их, полагал он, ляжет бременем на него, а безнаказанность их погубит государство». (Там же. 45, 1-3; 46, 1, 2)

На заре следующего дня, надо полагать, после бессонной, полной сомнений ночи (Помните? «Долг великого мужа среди потрясений карать виновных...»), Цицерон переходит в наступление. Саллюстий ведет свой рассказ дальше:

«Наконец, собравшись с духом, он приказывает позвать к себе Лентула, Цетега, Сетилия... Лентула, так как он был претором, консул, держа за руку, приводит в сенат, остальных приказывает отправить под стражей в храм Согласия. Туда он созывает сенат и в многолюдное собрание этого сословия велит ввести Вольтурция вместе с послами. Претору Флакку он приказывает сюда же принести ящичек с письмами, которые тот получил от послов». (Там же. 46, 3, 5, 6)

Письма в те времена писали на вощеных дощечках, связывали их нитью, концы которой скрепляли личной печатью. Письма были прочитаны, печати опознаны, заговорщикам пришлось признать свое авторство. Сенат постановил: вплоть до решения их судьбы передать всех порознь на поруки видным людям города. В тот же день вечером Цицерон снова выступает на форуме перед народом. Начало его речи скромностью не блистает:

«Государство, — говорит он, — ваша жизнь, имущество и достояние, ваши жены и дети, квириты, и этот оплот прославленной державы — богатейший и прекрасный город — сегодня, по великому благоволению бессмертных богов, моими трудами и разумными решениями, а также ценой опасностей, которым я подвергался у вас на глазах, как видите, спасены от огня и меча, можно сказать, вырваны из пасти рока, сохранены и возвращены вам...» (Цицерон. Третья речь против Луция Сергия Катилины. I)

Простим оратору некоторую выспренность и самовосхваление: момент уж очень волнующий. К тому же, как говорится, еще не вечер... Неизвестно, на чьей стороне окажется толпа. Цицерон подробно излагает документально подтвержденные планы заговорщиков и свои действия по их раскрытию. Особо подчеркивает намерение сжечь город. Опытный оратор, он видит, как постепенно настороженность слушателей сменяется одобрением, а затем и восхищением. Саллюстий свидетельствует о причине этой перемены:

«...у простого народа, который вначале жаждал переворота и не в меру сочувствовал войне, настроение переменилось, и он стал замыслы Катилины проклинать, а Цицерона превозносить до небес... Ибо, по его мнению, другие бедствия войны принесли бы ему не столько убытки, сколько добычу, но пожар был бы жестоким, неумолимым и чрезвычайно губительным для него: так как все его имущество — предметы повседневного пользования и одежда». (Саллюстий. О заговоре Катилины. 48, 1, 2)

Выиграв таким образом одобрение народа, Цицерон в конце своей речи уже не может сдержать ликования:

«В памяти вашей, квириты, — восклицает он, — будут жить мои деяния, в речах ваших расти, в памятниках слова приобретут долговечную славу. Я думаю, судьбой назначен один и тот же срок, который, надеюсь, продлится вечно, — и для благоденствия Рима и для памяти о моем консульстве...» (Цицерон. Третья речь против Луция Сергия Катилины. I. 26)

Однако на следующий день выяснилось, что Цицерон торжествовал рано. Сделанное разоблачение еще не означало поражения заговорщиков. Их многочисленные сообщники организуют в городе смуту. Согласно Саллюстию:

«...вольноотпущенники и кое-кто из клиентов Лентула, обходя город по разным улицам, подбивали ремесленников и рабов в кварталах вырвать его из-под стражи. Некоторые разыскивали главарей шаек, привыкших за плату учинять смуту в государстве. Цетег же через гонцов просил свою челядь и вольноотпущенников, людей отборных и испытанных, проявить отвагу и всем скопом пробиваться к нему с оружием в руках». (Саллюстий. О заговоре Катилины. 50, 1, 2)

Судьбу арестованных надо было решать срочно, и Цицерон вновь созывает заседание сената. Оно было бурным. Большинство ораторов настаивало на казни заговорщиков. Юлий Цезарь, тогда еще молодой и не очень влиятельный сенатор, предложил держать их в оковах и различных городах Италии, конфисковав имущество. Когда сенаторы было заколебались, Марк Катон своей гневной и полной сарказма речью сумел восстановить их решимость. Цицерон тоже вполне определенно высказался за казнь. В частности, он сказал:

«Таково и наше положение по отношению к этим людям, которые хотели убить нас, наших жен и детей, пытались разрушить наши дома и это государство, наше общее обиталище, старались поселить на развалинах нашего города и на пепелище сожженной ими державы племя аллоброгов. Если мы будем беспощадны к ним, то нас сочтут сострадательными, если же мы захотим оказать им снисхождение, то молва осудит нас за величайшую жестокость к нашей отчизне и согражданам, которым грозила гибель». (Цицерон. Четвертая речь против Луция Сергия Катилины. V, 12)

В тот же вечер приговор был приведен в исполнение. Зловещую картину этой казни мы можем найти у того же Саллюстия:

«Когда сенат, как я уже говорил, одобрил предложение Катона, консул, сочтя за лучшее не дожидаться ночи, поскольку за это время могло произойти что-нибудь неожиданное, приказывает тресвирам приготовить все необходимое для казни. Сам он, расставив стражу, отводит Лентула в тюрьму, преторы поступают так же с другими заговорщиками. В тюрьме, если немного подняться влево, есть подземелье, называемое Туллиевым (по имени древнего царя Сервия Туллия. — Л.О.) и приблизительно на двенадцать футов уходящее в землю. Оно имеет сплошные стены и каменный сводчатый потолок; его запущенность, потемки, зловоние производят отвратительное и ужасное впечатление. Как только Лентул спустился туда, палачи, исполняя приказание, удавили его петлей. Так этот патриций из прославленного Корнелиева рода, когда-то облеченный в Риме консульской властью, нашел конец, достойный его нрава и поступков. Цетег, Статилий, Габиний и Ценарий были казнены таким же образом». (Саллюстий. О заговоре Катилины. 55, 1-5)

Цицерон всю жизнь гордился проявленными им решимостью и мужеством. Были ли для этого основания? Пожалуй, да. И не только потому, что сторонники осужденных могли попытаться отбить их силой по дороге в тюрьму. Дело в том, что одобрение сената носило характер лишь рекомендации. Сенат вообще не имел права приговорить римского гражданина к смерти. Древняя традиция и закон наделяли этим правом только Народное собрание. Консул, облеченный чрезвычайными полномочиями, мог, как упоминалось, казнить любого гражданина, но вся ответственность за это падала на него лично. После окончания годичного срока консульства он мог быть привлечен к суду и, в случае признания его решения недостаточно обоснованным, жестоко поплатиться за него. Тем более что казнил он не рядовых, а знатных и заслуженных граждан Республики. Между прочим, до конца консульского срока Цицерону оставалось всего двадцать пять дней.

Закончить хронику событий заговора Катилины я хочу заключительными строчками рассказа о нем Плутарха. По окончании казни: