Избранное - Белькампо

Продолжая собирать материал для своего исследования, вы займетесь другими типами предметов, перейдете от сравнительно небольших к громадным, домам например. Для них наиболее характерна врожденная недоразвитость опорных конструкций, которая со временем может перейти в серьезное ортопедическое нарушение и точно так же, как у людей, закончиться внезапным коллапсом. В нашей архитектуре были периоды, когда подобные заболевания построек принимали прямо-таки эпидемический характер. Причиной тому, возможно, был острый недостаток кальция. Можно пойти еще дальше и задаться вопросом: а что, если болезни охватывают и творения природы — горные цепи, реки? Справедливость вашей догадки очевидна. Как же иначе объяснить грандиозное сползание пораженных гангреной горных тканей, которое приводит к катастрофическим последствиям для природы и человека? Как объяснить образование тромбов в реках, затрудняющее движение судов?

Наблюдения приведут вас к неизбежному выводу: если весь мир вещей подвержен болезням, так же как и мы с вами, то не может ли оказаться больной целая планета? Вам станет очень неуютно от леденящей догадки. Быть может, все мы — обитатели неизлечимо больной планеты?

А как обстоит дело в других галактиках? Не пора ли нашим астрономам направить туда свои телескопы, чтобы установить, уж не начали ли другие планеты держаться от нас подальше?

Предание гласит, что Кай Корнелий Тацит в свое время вынужден был спасаться от преследований императора Домициана. В долгих своих странствиях родоначальник современной исторической хроники посетил Дельфы. То же предание сообщает нам, что, стоя у входа в знаменитый храм, Тацит не сумел побороть любопытство и пожелал услышать дельфийский оракул. Ибо ничем, кроме шутливого любопытства, нельзя объяснить странную прихоть просвещенного римлянина. Что для него наивные греческие боги?

Конечно, римлянин не показал своего неверия в богов и совершил обычный ритуал жертвоприношения. Лишь после этого жрец ввел его в святая святых, где находилась изжелта-бледная пифия. Согласно многовековой традиции, растрепанная прорицательница сидела у края расселины, над которой курился туман.

Да, сюда стоило попасть, чтобы по крайней мере посмотреть на эту ведьму, подумал Тацит. Ему показалось забавным, что при одном взгляде на него, не дожидаясь ни просьб, ни вопросов, пифия тут же забормотала какую-то тарабарщину.

Дельфийская сивилла никогда не позволяла себе выражаться понятным языком, звуки, которые она издавала, даже отдаленно не напоминали слова. Считалось, однако, что в этой неразберихе заключено совершенно прозрачное предсказание. Переводом предсказания на нормальный язык занималась одна из специально обученных жриц.

Едва лопотание пифии прекратилось, стоящая с нею рядом девушка произнесла:

— Пройдет две тысячи лет с этого дня, и твои писания будут потрясать потомков нынешних галльских и германских варваров больше, нежели зрелище всех римских легионов.

В храме Тацит еще сдерживался, но, выйдя за пределы капища, он разразился гомерическим хохотом. Его спутники, сдавленно фыркавшие во время священнодействия, весело ему вторили.

Anno Domini 4000.[128] Беседа двух школьниц где-нибудь в Корее:

— Знаешь, сегодня я решительно не могу быть на хоккее. Я еще не бралась за Белькампо. Хорошо, если к одиннадцати вечера я с ним покончу.

— Что же ты так тянешь с ним? Разве не знаешь, что все уроки надо начинать с Белькампо? Сделай его до конца, это самое главное. С другими предметами, может, обойдется, но Белькампо должен быть полностью закончен. Получишь плохую оценку по нему — наверняка останешься на второй год.

— Ты, конечно, права, но я отдала свой словарь, а без него не получается.

— А у тебя есть словарик по Льен Бьен Фу?

— У меня старый словарь, которым пользовался еще мой отец, когда учился в гимназии в Пейпине. Отличное издание, полное и с подробными примечаниями. Ну пока, до завтра!

ХА-ХА-ХА!

Прекрасное поле фантазий

Перевернута последняя страница. Позади — причудливый мир, где с легкостью раздвигаются горизонты пространства и времени, а предметы, деревья, камни, звери одухотворены живым человеческим началом, мир, где нет ничего окончательного, заданного раз и навсегда, где зыбкими оказываются даже границы нашего «я», назначенные самой природой. Можно спорить о принадлежности Белькампо к тому или иному направлению, об истоках его необычной художественности, можно удивляться прихотливому смешению фантастики, гротеска, поэтики обыденного, можно, наконец, улыбнуться самонадеянности писателя, который, пусть и в шутливой форме, печется о судьбе своих книг в 4000 году. Пожалуй, не удастся лишь, скользнув беглым взглядом, отложить эту книгу, так и не задумавшись над ней.

Рассказы, путевые заметки, эссе, в которые прихотливо вплетаются странные фантазии, сценки, анекдотические истории, оставляют впечатление фрагментарности, если не подметить то главное, что сообщает цельность небрежно рассыпанной мозаике. Сквозь пестрое многообразие неожиданных сюжетов и колоритных персонажей отчетливо проступает облик автора-рассказчика, который не довольствуется ролью бесстрастного хроникера, не прячется под маской равнодушной остраненности. Напротив, он без затей, пожалуй, даже несколько старомодно, напрямую обращается к читателю, не боясь иной раз впасть в назидательный тон. Присутствие рассказчика ощутимо в излюбленном Белькампо приеме повествования от первого лица, в повторении имени Белькампо — персонажа ряда произведений, наконец, в доверительности авторской интонации, в обращении к личному опыту читателя, в призыве к сопереживанию.

Любой рассказ Белькампо, сколь бы серьезным или романтичным он нам ни представлялся, согрет легкой улыбкой писателя. Эта улыбка вовремя напоминает: не принимайте за чистую монету, не все так просто, как может показаться на первый взгляд. Доминирующая нота авторской интонации — насмешливое предостережение от соблазна готовых ответов, не требующих напряжения мысли и чувства. «Моя догма — моя крепость» — так перефразировал однажды Белькампо английскую поговорку, определяя то, против чего направлено его творчество, расшатывающее самый фундамент этой крепости, — трафаретность мышления, мещанскую ограниченность.

Вспомним своенравный листок, найденный писателем на самой что ни на есть обыкновенной лужайке и настойчиво твердивший свое «нет» под налетающими порывами ветра (миниатюра «Вмешательство» из цикла «Затаенное»). Упорное неприятие им всего чуждого, навязываемого извне, стремление во что бы то ни стало сохранить верность своей природе сродни главному в творчестве Белькампо.

Творческий путь нидерландского писателя, родившегося в 1902 году, измеряется многими десятилетиями. Начав писать в шестнадцать лет, он больше не расставался с литературой, что не помешало ему овладеть юриспруденцией (в 1928 году он получил степень магистра), затем серьезно заняться медициной, сдать в 1949 году экзамен на врача и лишь в возрасте сорока семи лет открыть врачебную практику и не оставлять медицины вплоть до ухода на пенсию в 1967 году. «Писатель не должен жить только литературным трудом, тогда легче сохранить чистоту творчества. Когда пишешь на заказ, приходится идти на уступки» — так определил Белькампо место литературного труда в своей жизни.

Первый сборник рассказов Белькампо увидел свет в 1934 году, в 1938 году вышли путевые очерки «Хождение Белькампо», затем последовали «Новые рассказы» (1946), сборники «Между небом и бездной» (1959), «Затаенное» (1964) и многие другие, а романтическая повесть «Три любви тетушки Берты» была опубликована в 1982 году, когда автор ее перешагнул на девятый десяток.

Говоря о Белькампо, не стоит полностью отождествлять писателя по имени Белькампо, действующего во многих из написанных им произведений, с человеком по имени Херман Питер Шёнфельд Вихерс, который появился на свет 21 июля 1902 года в семье скромного нотариуса. Во всяком случае, писатель приложил немало усилий, чтобы возвести прочный барьер между творческой историей Белькампо и жизненной историей Хермана Шёнфельда. Что может быть заманчивее и проще, чем однозначное соотнесение этапов биографии писателя и сюжетно-тематической канвы его творчества? Вот как об этом с присущей ему иронией пишет сам Белькампо: «Я рассказываю вам массу подробностей из своей личной жизни. Предпочтительно интимных. Это имеет красивое название: осветить фон литературной деятельности. Такой подход представляется мне сомнительным, поскольку читатели не стремятся в свою очередь посвятить меня в их личную жизнь». Исходным и одновременно конечным пунктом суждений о творчестве литератора должно быть само творчество, считает Белькампо, который долгое время затруднял изыскания критиков, препятствуя проникновению в прессу любой информации о себе. До середины 40-х годов читателям и критикам не было известно даже имя человека, скрывающегося под псевдонимом Белькампо. Фотографий Белькампо, уже тогда известного писателя, на страницах журналов тех лет не найдешь. Когда же он наконец согласился предоставить для печати свой портрет, им оказалось… фото его затылка. Ограждая при помощи подобных мистификаций свою частную жизнь от издержек популярности, Белькампо оставался противником однозначных толкований: трудно сказать, чего больше в отданной журналистам фотографии затылка — скромности или гордыни.