Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

незамедлительной передачи главному командованию сухопутных войск. Сначала докладывалась обстановка: “недостаток буквально во всем” – заезженная пластинка, тут нужно выражение посильнее! “16 тысяч раненых, оставшихся без ухода” – вот это хорошо, впечатляет. “Первые серьезные сигналы морального разложения” – тоже неплохо. И последний аккорд: “С целью предотвратить полное уничтожение армии и обеспечить необходимым раненых, голодающих и обмороженных прошу предоставить свободу действий для посильного продолжения борьбы или капитуляции, если ведение борьбы окажется невозможным”.

Полковник почувствовал горькое разочарование. Да как они смеют заикаться о капитуляции! Это же перечеркивало все вышеприведенные доводы, подрывало собственную инициативу. Свобода действий и точка – этого достаточно! Оставалась бы еще тысяча возможностей. Злополучное слово “капитуляция” – помыслить о ней, а тем более претворить в жизнь было допустимо только в самом крайнем, непредотвратимом случае. Но чтоб заикаться самому Гитлеру? Никогда! Только один ответ мог последовать на такое заявление.

Текст, пропущенный через 70-ваттный прибор, незамедлительно отправился в путь. Прошло чуть более двух часов, и явился ответ. Ответ пространный, не скупившийся на похвалы. Но последние его фразы превзошли самые страшные ожидания: “Свобода действий и капитуляция исключены!.. Меры по широкомасштабному обеспечению принимаются… Продолжая героически сражаться, армия выполняет историческую миссию и создает условия для формирования нового фронта к северу от Ростова”.

Какая ясная и какая пугающая проступила картина! Широкомасштабное обеспечение – теперь, когда отдан последний аэродром? Формирование нового фронта? Все вздор, очковтирательство! В этих отвратительных фразах, затушеванных бесстыдной ложью, содержался хладнокровный приказ о принесении в жертву целой армии. Триста тысяч человек, истребленные до последнего… массовое убийство, в сравнении с ним чудовищные жертвы ацтеков покажутся сущим пустяком. И почему, ради чего все это? Ради сотворения героического мифа, который еще больше воспел бы укрывшегося в недостижимой дали безумца! И это называется “исторической миссией”! Полковник застонал. Героическое поражение! Он почувствовал, как задрожали колени. Надежды рухнули. А ведь он питал недюжинную слабость к доблестным делам, правда, только на расстоянии и не за свой счет.

Полковник Книтке, ожидавший, что циничный ответ вызовет у руководства армии беспредельное возмущение, был до глубины души разочарован. Известие в штабе приняли спокойно, настораживающе спокойно. Неужели страх перед тираном велик даже здесь, куда его властная рука, казалось бы, не могла дотянуться. Или Шмидт на такой ответ от Гитлера и рассчитывал? В голове полковника все перемешалось. Он видел, что карты сданы, но правила игры по-прежнему оставались непонятны.

Когда Паулюс уединился с радиограммой в соседней комнате, генерал Шмидт взял полковника под руку и отвел в сторону:

– Скажите мне одну вещь, Книтке, у вас есть возможность связаться с Донским фронтом русских?

Полковник не поверил своим ушам. Значит, решился?! Похоже, что так! Наконец-то! Рано или поздно они должны были созреть. Но только он, Книтке, в решающий момент подтолкнул Главного к этому шагу. Он настоящий спаситель армии!

– Так точно, господин генерал! – ревностно рапортовал Книтке, которого так и распирало от сознания своей значимости.

Лицо генерала вдруг помрачнело, и в воздухе почувствовалось приближение грозы. И она не заставила себя ждать:

– Как это возможно?!

Книтке изменился в лице, мгновенно спустившись с небес на землю.

– Я… я не понимаю вопроса, господин генерал… Такая… такая возможность всегда имелась.

– И, полагаю, вы уже не преминули ей воспользоваться, я прав?

– Никак нет, господин генерал.

– Тогда откуда вам известно, что она есть?

Полковник мгновенно почувствовал смертельную опасность.

– Нам известны частоты и позывные русских, господин генерал! – ответил он как можно спокойнее. – Если ими воспользоваться, на другом конце нас услышат. Тут и без практики все понятно.

“Хорошо парировал”, – подумал он с удовлетворением и тут же почувствовал, как его кольнуло дьявольское жало тщеславия.

– Даже невежда сообразит что к чему, господин генерал.

– Так-так. – Генерал Шмидт усиленно разглядывал свои ногти. – Я бы не советовал вам практиковаться. Любая попытка установить связь с врагом рассматривается как государственная измена. За это можно и головой поплатиться!

Вернулся Паулюс. Вид у него был расслабленный и довольный. Уловив беспомощность на лице полковника, он смутился.

– Я испробовал все, и вы тому свидетель, – сказал он, словно извиняясь. – Но я лишь одно звено в цепочке. И разорвать ее в одиночку человеку не по силам.

В тот же день Шмидт положил перед командующим составленный им приказ по армии. Паулюс пробежал его глазами и подписал.

На приказе стояла дата: 20 января 1943 года.

Глава 4

Ужасы Гумрака

Трое раненых, один убитый – такова была цена за безрассудную атаку на разведотряд русских, учиненную ротой Факельмана. Бройера принесли в блиндаж старого майора. Санитар наложил ему временную повязку – больше он ничего сделать не мог. Даже восстановить точную картину случившегося. Судя по всему, при падении раненый ударился глазом о что-то твердое. Отсюда и сотрясение мозга, обер-лейтенант лежал без сознания. Фрёлих постоянно о нем справлялся, заглядывали также Херберт с Гайбелем и мялись как неприкаянные. Случившееся смешало все карты. И план побега повис на волоске.

Близилась ночь. Снег валить перестал, и вновь похолодало. В серой пелене облаков плыл бледно-зеленый месяц. По правому флангу беспечно мерцало пламя костра из русского лагеря. В его отблесках четко вырисовывались черные фигуры. Ветер доносил обрывки разговоров и смеха, рычали моторы, по земле рыскали пучки света, отбрасываемые фарами. Известная истина: когда сжимаешь добычу железной хваткой, ее можно не бояться. Время от времени над балкой низко тарахтела “швейная машинка”, выводя в воздухе свою строчку. Самолет отчетливо чернел на молочном небе, и его зеленые и красные огни шарили по земле, словно глаза хищника. Он не стрелял, не сбрасывал бомбы. Какой смысл! Забыв о своем бедственном положении, люди за снежным валом стиснули зубы и судорожно вцепились в винтовки. Уж лучше вступить в бой, чем чувствовать себя униженным столь откровенным пренебрежением противника.

Бройер беспокойно метался на нарах. Во тьме беспамятства мерцали яркие вспышки света. Он стонал, охваченный лихорадочными видениями. Разгар лета. Берег Балтийского моря и солнце, пылающее в лазурном небе. Отрадно-тихо стелется белый песок. Мягко воркует море, где-то за спиной невероятно далеко горбятся блуждающие дюны. Солнце печет, жжет, прожигает! Все яростнее въедается его жар в беззащитное тело. Боль! Боль… И снова темнота. Но тут же следующая картина. Озеро, затянутое тенью черного леса. На зеленоватой поляне жмутся друг к другу соломенные крыши. Над водой гуляет колокольный звон, сорвавшийся с одинокой церквушки. Вдалеке холм, где чернеют три креста над падшими в Мазурском сражении. Тихо покачивается лодка на сонливых волнах. Пара карих глаз лучится счастьем. Ирмгард… Челнок резко рассекает шелестящий тростник и глубоко врезается в поросший мхом берег. Из раны бьет фонтаном красная