Прорыв под Сталинградом - Генрих Герлах

цеплялся, они служили ему точкой опоры, уберегали от поступков, совершать которые было страшно. Закрывая глаза, он не замечал, как от ватного безволия сердце его обращалось в камень, не желал видеть, как его бесхарактерность обрекала на бессмысленную смерть сотни тысяч людей, не понимал, что долг его не там, где он ищет.

Так он стал виновным, виновным перед собственным народом.

Бройер устроился на нарах рядом со стонущим раненым. На рассвете его вырвали из глубокого забытья голоса. Он сел в кровати. Через мутное стекло внутрь пробивался серый свет. Взгляд скользнул на соседа. За ночь руки его унялись, хрипение утихло. Восковой нос торчал над стеклянными глазами. Капитан был уже на ногах и с заспанным лицом слушал доклад одного из часовых.

– Они шли всю ночь… И до сих пор еще подтягиваются. Все из сорок четвертой!

Бройер увязался за капитаном и выскользнул на улицу. Русская артиллерия снова грохотала. Осторожно, крадучись, они выбрались на дорогу, что пролегала в двух шагах от блиндажа. По дороге брели солдаты, большими и малыми группами, – безразличные ко всему и изможденные, они не обращали внимания на рвущиеся снаряды и на воронки, которые образовывались в местах их падения. На моторизованную технику ни намека. При себе мужчины имели только личное оружие, кто-то волочил пулеметы, другие – санки с ранеными. Мимо прокатилась противотанковая пушка, которую тянули солдаты, будто в упряжке. Капитан стал задавать людям вопросы. Никто не отвечал. Наконец показалась небольшая колонна, на вид более свежая. Возглавлявший ее лейтенант представил полный отчет.

– Мы из сорок четвертой. Велоэскадрон!

– И куда направляетесь?

Лейтенант пожал плечами.

– Куда-нибудь… Не знаю. Наверное, в Сталинград, в город – куда же еще.

– Ясно, а что с фронтом?

– С каким фронтом? За нами никого. Мы последние!

Караван терялся на востоке. Его путь был усеян мертвыми и ранеными, о которых больше никто не заботился. Еще какое-то время появлялись поодиночке отставшие от своих частей – последние капли большого потока, потом дорога опустела и воцарилась тишина. Лицо капитана сделалось белее мела.

– Вот дерьмо, – буркнул он, – влипли мы, ничего не скажешь!

Бройер понял: пора выдвигаться к своим людям, которые ушли с Факельманом.

В дальнем конце балки капитан Факельман и вправду наткнулся на полосу блиндажей, которая тянулась под прямым углом к основной линии фронта и примерно метров через восемьсот впадала в более широкую боковую лощину. Здесь квартировалась мостостроительная рота, и сейчас она пребывала в сильном возбуждении. После недолгих препирательств Факельман подселил-таки половину своих людей в блиндажи. Другие вместе с солдатами из стройбатальона разместились на позициях, представлявших собой убогие вырытые в снегу ямы на окраине балки. Сменяли друг друга каждые два часа, и потому всем удалось этой ночью худо-бедно поспать.

Командир стройбатальона – майор запаса, солидный седовласый мужчина с тонкими чертами лица (в мирное время, как выяснилось, профессор технического университета) – встретил капитана с чувством, в котором к возмущенному ропоту примешивалось облегчение.

– Вы только взгляните на мой батальон, – жаловался он, протирая очки в золотой оправе. – Нас было шесть рот… почти тысяча человек. Опытные специалисты, проверенные, незаменимые люди – каждый на вес золота. И что с нами сделали? В начале января надумали использовать как пехоту. Превратить моих стариков в пехотинцев! Семнадцать из них замерзли в первую же ночь. Назад я привел едва ли половину, и вот мы возвращаемся, а вся техника и инструменты раскорежены бомбами, кругом только кучи железа. Дорогостоящая аппаратура, спецприборы – все уничтожено! Адъютант мой, раньше он в Вене советником по строительству работал, истинный светлоликий австриец… не вынес такого кошмара и застрелился.

Старик провел по глазам дрожащими руками.

– Теперь вот здесь окапываемся, восемьдесят человек… Все, что у меня есть. Остальные ушли, погибли, ранены, замерзли, умерли с голоду, переведены в другие части… А позавчера является один подполковник, хмырь этакий, ни бе, ни ме не в состоянии сказать, – вы такого брата тоже, небось, навидались. Фронт, дескать, прорван! Удерживайте позиции до последнего солдата! И смылся… А мы кукуем тут, ничего не слышим, ничего не видим, без понятия, что творится справа и слева. Ни врача, ни телефона, ни продовольствия… Но позиции извольте держать! До последнего человека! Помилуйте, ведь это чистой воды безумие! Где здравый смысл? Это вообще по-человечески? Вот сатана, вот сатана!

Последнее восклицание Факельман слышал от старика еще часто, не слишком задумываясь над тем, кого тот, собственно, имеет в виду.

Ночь прошла спокойно. Но с рассветом минометные разрывы подобрались к балке. То и дело над головами щебетала дошедшая издалека пулеметная очередь. Утром Факельман разыскал инженера-подполковника, с остатками своей части тот квартировался неподалеку, в большой лощине. Это был сморщенный человечек со злыми глазками и короткими, как у ежа, кривыми ножками. Люди прозвали его Дымовой шашкой, говаривая “в заду запал, окрест угар!”. Подполковник принял гостя в комфортабельном блиндаже, в сквернейшем расположении духа.

– Вам что-нибудь известно об обстановке?

Факельман признался, что, к сожалению, ничего не знает.

– Ничего?! Тогда какого дьявола вам здесь понадобилось?! С какой стати вы вообще сюда заявились?! Для укрепления оборонительного рубежа?! Что ж, прекрасно, в таком случае занимайте мой участок, первые двести метров ваши! А я уйду дальше вправо, хоть там и никакого обеспечения.

Капитан попробовал возразить: мол, он не обязан подчиняться подполковнику, но слова растаяли в воздухе, так и не долетев до бесформенных ушей сурового офицера.

– И соблюдайте приличия, ясно? Я не собираюсь вылезать из блиндажа. Ни за какие коврижки!

Факельман искренне обрадовался, когда увидел Бройера. Но легче от этого не стало. Угрюмый и ко всему равнодушный, терзаемый своим грузом забот обер-лейтенант вскоре отправился на поиски Фрёлиха. Тот устроился на отшибе, облюбовав неотапливаемый блиндаж. Оттуда Бройер махнул проведать своих. За снежной насыпью он нашел подполковника Назарова и двух его соотечественников. Все трое держали в руках трофейные винтовки. Поверх русской шинели Назаров натянул позаимствованную у Бройера мотоциклетную куртку. Взглянув из-под папахи на обер-лейтенанта, он усмехнулся и ткнул пальцем в красные петлицы на воротнике и эмалированную советскую звезду, бог знает где раздобытые; безукоризненная форма – залог успеха, на случай, когда начнется.

– Хорош, хорош, господин обер-лейтенант! – приговаривал он на корявом немецком. – Все быть очень хорошо!

Гайбель и унтер-офицер Херберт сидели, съежившись, возле пулемета. Холод пронизывал до костей, мокрый снег насквозь пропитал одежды, но оба держались бодро.

– Взгляните вон туда, господин обер-лейтенант! – Херберт указал на снежную насыпь. За ней вдалеке виднелась длинная автоколонна. Бройер взял бинокль и опешил от удивления.

– Неужто наши?

Херберт невольно рассмеялся.

– Наши? Как бы не так, иваны это! С самого рассвета снуют туда-сюда.

Бройер опустил бинокль.