Новая история Второй мировой - Сергей Переслегин

Я склонен считать, что та история, которая «не терпит сослагательного наклонения», не содержит и не может содержать в себе ничего полезного для сегодняшнего дня.

В первую очередь это относится к военной истории.

Среди многочисленных разделов военной науки выделяются два. Это прежде всего история партий, анализирующая в конечном итоге жизнь людей — ярких, интересных, занимающих четкую позицию в отношении характерных для их эпохи исторических процессов. Затем это военная история, анализирующая наиболее острые конфликты между «центрами силы» и самые последовательные и бескомпромиссные способы разрешения этих конфликтов. В известной пословице: «Война — такая же жизнь, только протекающая много быстрее», — заключено много правды. События многих десятилетий — со всеми социальными, политическими и экономическими проблемами, противоречиями, трендами, личностными позициями — война сжимает до нескольких лет, если не месяцев. «Война любит победу и не любит продолжительности».

Правомочно рассматривать войну как «сублимированную историю», из которой удалена «вода». Война предельно обостряет все противоречия, чтобы разрешить их самым жестким из всех возможных способов, игнорируя социальные условности: «Война — это путь обмана, дело, противное добродетели. Полководец — агент смерти».

Прагматическая полезность изучения войны определяется четырьмя основными факторами:

Во–первых, уже упомянутым «ТРИЗовским» характером войны, ее способностью обострять и быстро разрешать исторические противоречия, концентрируя исторические события в связанные обозримые последовательности.

Во–вторых, война, понимаемая как конфликт, при котором физическое выживание противника не рассматривается в качестве необходимо граничного условия, представляет собой критический социосистемный процесс — правда, не базовый, а иллюзорный. Это означает, что каждому человеку приходится в течение своей жизни соприкасаться с пространством войны, иногда — в качестве ее актора. «Хочешь мира — готовься к войне. Хочешь войны — готовься к войне. Короче, хочешь — не хочешь…» Поэтому личные войны, которые мы ведем с другими людьми, с бюрократическими системами, с жизненными обстоятельствами, структурно не отличаются от больших межгосударственных войн и в первом приближении подчиняются тем же законам. А эти законы давно, уже в V столетии до нашей эры, проанализированы вдоль и поперек.

В-третьих, война всегда представляет собой управленческую задачу с заведомой нехваткой ресурсов. «Когда наши войска дерутся с германскими танковыми частями, противотанковых средств хватать не может». Знание апробированных техник решения таких, формально некорректных, задач может очень помочь в критические моменты жизни.

В-четвертых, война сюжетна — что, кстати, вытекает из ее быстроты, насыщенности противоречиями, ее карнавального характера. Тем самым она поддерживает существование самых разных информационных объектов, в том числе высокоорганизованных. Из этого следует, конечно, что война содержит магическую составляющую — то есть непосредственное также четыре иллюзорных процесса. Для человеческой социосистемы в индустриальной фазе ее развития это — война, трансцендентальное познание, контроль, упаковка и торговля. Каждый базовый процесс связан с соответствующим иллюзорным (управление с войной, познание с трансцендентальным познанием и т. д.), причем связь эта осуществляется через социальные институты. Управление и войну связывает государство. С точки зрения социосистемы война носит прежде всего карнавальный характер: она переворачивает все с ног на голову, делая приемлемыми и даже предписываемыми нормы поведения, которые при нормальном, мирном, состоянии общества абсолютно неприемлемы. Такой кратковременный карнавал снимает накопившиеся противоречия между личной агрессивностью и социальной безопасностью, поддерживая социосистему в устойчивом состоянии. Понятно, что периоды войны должны быть много меньше периодов мира. влияние информации на материальный мир. Понимание такого влияния, не говоря уже о практическом владении соответствующими технологиями, весьма полезно.

Надо сказать, что военная история предельно конкретна и больше, чем какой–либо другой раздел истории, опирается на формальные знания. Вторая Мировая война, например, задокументирована вдоль и поперек, и эти документы в общем и целом надо знать. Кроме того, необходимо очень хорошо знать географию, в том числе — экономическую. Желательно также иметь представление об общей истории — о теориях цивилизаций, о моделях исторического развития, об историческом контексте, в который вписана данная война. При этом нужно соблюдать баланс между дедуктивным и индуктивным методом. Нельзя идти только от общего к частному в заранее избранном направлении, игнорируя «неудобные» документы. Но точно также недопустимо двигаться только от частного к общему, абсолютизируя документ и игнорируя контекст. Нахождение такого баланса представляет собой главную проблему, возникающую при изучении военной истории.

Некритическое отношение военных историков (официальных и «анти–официальных») к документам и первоисточникам приводит к появлению мифов, кочующих из книги в книгу.

Слава богу, сейчас почти прекратили писать об эпидемии чумы в Афинах во время Пелопонесской войны, но еще в 1990‑е годы редкая публикация, касающаяся античной военной истории, обходилась без упоминания этого исторического события. Откуда взялась эта «чума», в общем, понятно. В аутентичном тексте было просто «мор» — слово, которое обозначает любое инфекционное заболевание, поветрие. В Средние Века этот термин использовался для обозначения «черной смерти» (кстати, не только чумы, но и оспы), а уже в Новое Время его прикрепили к конкретной болезни. Но этот исторически сложившийся контекст зачастую неведом военному историку, он же — узкий специалист! И откуда ему знать, что реальная эпидемия чумы за несколько месяцев выкосила бы под корень население Афин, равно как и спартанскую осадную армию, и на этом бы не остановилась?

Или давно осмеянные данные о численности конного корпуса Батыя на территории Руси — до миллиона человек. То есть предполагается, что миллионная конная лавина может совершать зимние походы в условиях лесостепи? Интересно, авторы этой легенды предполагали, что лошади найдут себе пропитание — или они думали, что в Орде научились организовывать снабжение крупных подвижных войсковых группировок?

Более близкий пример: Наполеон в своих реляциях об Аустерлицкой битве писал о «тысячах русских, утонувших в Праценских озерах». У императора было живое, романтическое воображение, да и пропаганду он рассматривал в качестве отдельного рода войск. Его совершенно не интересовало, как могут люди тысячами тонуть в водоеме глубиной около метра.

До сих пор военные историки, анализируя Восточно — Прусскую операцию Первой Мировой войны, пеняют Ренненкампфу, командующему 1‑й русской армии, за неоказание своевременной помощи Самсонову. Дело доходит до обвинений в предательстве. Между тем попробуйте как–нибудь на досуге проиграть сражение в Восточной Пруссии на картах. Вы сразу же обнаружите, что, пока немцы владеют Летценскими укреплениями и в целом районом Мазурских озер, организовать взаимодействие 1‑й и 2‑й армии не удается даже в игре за столом — а немцы выигрывают необходимое количество темпов, используя внутренние операционные линии и развертываясь против внутреннего фланга любой из русских армий на выбор. А потом можно поискать подтверждение и в документах. Узнать, например, что фон Шлиффен рассматривал такой маневр как «контрольное решение» для Восточной Пруссии.

Конечно, хуже всего дело обстоит со Второй Мировой войной. Совсем плохо — с цифровыми данными. Очень упрощенно можно сказать, что каждая сторона оценивала численность своих войск по реальному положению дел, а численность противника — по штатному составу; что во всех донесениях всех сторон существовала тенденция выдавать предполагаемые общие потери противника за потери убитыми или даже пленными; что уничтоженная техника противника определилась «методом научного тыка», но документировалась при этом скрупулезно. Иногда дело доходило до анекдотов — когда, например, самоходок «Фердинанд» по документам одними только советскими войсками было уничтожено на порядок больше, чем их произвела вся промышленность Германии.[121]

Все это довольно очевидно, но возникающая проблема носит далеко не казуистический и даже не теоретический характер. Она социально значима.

Общие потери Советского Союза во Второй Мировой войне до сих пор обсуждаются не только в исторической, но и в публицистической литературе. Хорошо хоть не в Государственной Думе, где уже всерьез завели речь о необходимости уголовного наказания за определенные оценки некоторых исторических событий.