Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский

даже тех коротких минут относительного покоя, которые могли бы быть у меня. И, главное, никак не пойму я причин такого упорного твоего молчания. Ведь я послал тебе много писем (учти при этом, что я не могу всегда, в любой момент писать их тебе), но ты ни на одно мне не ответила… Что случилось, чем я заслужил такую казнь? Мое состояние таково, что уж, пожалуй, и без давления извне, я могу не дотянуть до радостной минуты возвращения домой, а ты выбиваешь из моих ослабевших рук последнюю соломинку, за которую я хватаюсь с такой глубокой надеждой на спасение. 5 ‘А лет тяжелых мучений, ужасного существования… А сейчас — самый горький период, когда я уже с трудом волочу свои ноги, когда я ослабел донельзя и физически и морально, когда только моя сильнейшая воля к жизни, и сохранившаяся уверенность в вашей любви ко мне, и мечты о светлой, радостной нашей совместной жизни в недалеком будущем, только они еще двигают мной, поддерживают меня в этой жизни… Пойми, что только мысль о вас давала и дает мне силы, заставляет жить, преодолевать все мучения и невзгоды! Ты лишаешь меня этого живительного источника моих сил, вселяешь в мою душу смятение, не говоря уже о той моральной и материальной поддержке, в которой я так нуждаюсь и которой я жду каждый день, каждый час. Ежевечерно, возвращаясь с работы, уставший и обессиленный, я захожу в наше почт. — посыл. бюро с великой надеждой получить хоть что-нибудь, ноувы… И так каждый день ни весточки, ни посылочки… но если ты не имеешь никакой возможности помочь мне материально (хотя Паша помогла бы тебе в отправке посылки из Москвы или это можно было бы сделать через родных, живущих теперь в провинции), то не оставляй меня хотя бы без писем, без вестей о доме, о семье, без твоего теплого, любящего слова! Я в нем нуждаюсь сейчас так же, как и в хлебе, как немаленьком кусочке масла. Но довольно об этом…

Я надеюсь, жду и требую от тебя, как муж твой и отец нашего Марика, чтобы ты немедленно сообщила мне о своей жизни, здоровье и, чтобы больше таких перерывов в связи со мною не допускалось с твоей стороны, ибо это мной совсем не заслужено. На самый худший конец осталось еще 2 г. 8 мес., по прошествии которых, если только я останусь жив, я должен вернуться домой, к своей семье. Мне сейчас очень тяжело, но я буду жить для этой цели, ты мне поможешь в этом. Но, если нет у меня дома, нет у меня моей любимой семьи, моей Лидуки, моего сынки, то и не надо жить, не для чего и не для кого переносить все испытания, не стоит мучаться… Скажи мне об этом ясно и откровенно, ты обязана сделать это, как жена моя, как мать нашего ребенка и, наконец, как человек. Жду твоей телеграммы и подробного письма. Дальше так продолжаться не может, нет у меня сил переносить это, поверь, моя любимая! Отзовись, откликнись, моя девочка, помоги — своему Семику, ведь ему сейчас так плохо…

Еще и еще раз посылаю свои горячие поздравления (получила ли ты мое письмо от 20/111? Я его послал, чтоб вы его получили к этим дням), будьте, мои дорогие, живы и здоровы, берегите себя, родные, будьте счастливы и неуязвимы для всяких бед и несчастий!

Крепонько вас целую, ваш Сема.

Мой привет маме и всем, всем родичам.

Приходящие (далеко не все и с такими перерывами) письма бередили душу — они и успокаивали, и терзали…

Отсюда — желание «выяснить отношения», казалось бы, ясные, но омрачаемые домыслами, фантазиями и всякими видениями, к которым по понятным причинам склонен одинокий человек. Страдания растут, наматываются друг на друга, сердце, глупое, трепещет, как птичка в клетке… Что-то постоянно гложет — сегодняшний день во тьме, а завтрашний тоже пока ничем не светит… Ну, выйду я. А куда выйду?.. Где буду жить?.. И с кем?

Серьезный разговор назревает.

Но как тут не ошибиться, не сделать лишнее движение?.. Как не быть опрометчивым и резким в суждениях?

Лида поймет. Должна понять. На то она и жена…

Канск, 26/IV — 1943 г.

Славная моя, любимая Лидука! Письма от 20/Ш и 28/III, первые твои письма за последние ½ года я получил 16/IV. Долго я не мог развернуть конверта и читать, держал их в руках, глядел на них, настолько велико было мое волнение и велика радость. Никогда я не сомневался в твоей любви и преданности, в том, что ты, Ликин, не можешь забыть и оставить меня. Об этом я уже писал тебе и в последнем своем письме, за резкий тон которого прошу простить меня, Лидукин. Долгое отсутствие каких бы то ни было весточек от тебя выбило окончательно меня из колеи. Состояние неуверенности, растерянности и предельной раздражительности овладело мною целиком. Вот источник и причина резкости предыдущего письма. Сейчас мне стало немного легче — от сердца отлегло… Пойми и запомни: все мое существование только и поддерживается связью с вами, моими родными, уверенностью в том, что, когда настанет час моего освобождения, я вновь обрету мою семью, любящую и любимую. Не будь этой надежды, я бы уж давно не выдержал этого, поэтому я и жду, что ты исполнишь свое обещание и будешь писать мне теперь часто, подробно и откровенно обо всем. Прежде всего необходимо нам рассеять какую-то возмутительную ошибку, допущенную толи тобою, то ли мною самим: это насчет наших будущих отношений. Никогда и нигде, по-моему, я не допускал неопределенности и туманности в этом самом важном для меня вопросе. Не мог я допустить мысли о возможном с моей стороны разрыве. Это настолько чудовищно и нелепо, это так идет в разрез с моими сокровенными чувствами и желаниями, что и говорить об этом не надо, Лидука, родная моя!

Брось об этом и думать, — этот вопрос пусть тебя вовсе не занимает. Нам надо обязательно прожить оставшиеся 2 ½ года, а тогда, уж где бы и куда бы меня дальнейшая судьба не занесла, вы будете со мной, мы будем вместе. Вновь заживем мы счастливо и хорошо, с той только разницей от прошлого, что теперь-то я отдам моей семье, любимой женушке и дорогому сыночку, весь свой досуг, все время, свободное от работы, и все свое внимание.

Ликин, милая! Если б