Вопросы жизни Дневник старого врача - Николай Пирогов

Но не одно крестьянство осталось, после эманципации, почти неорганизованным, и среднему сословию не повезло; между тем оно, очевидно, формируется. Средние училища, несмотря на разные скачки с препятствиями, полнеют. Но эта главная основа культурного общества у нас находится также в ненормальном состоянии. Часть этого сословия у нас чистый пролетариат; часть (как, например, еврейство) не пользуется всеми правами, а часть, хотя, по — своему положению и средствам, и должна бы принадлежать к среднему сословию, вовсе некультурна: это многие довольно зажиточные мещане, купцы, кулаки. Правительство, как кажется, немного заботится и о развитии этого класса. Взбаламученная, с одной стороны — пропагандою, с другой — произволом и насилием администрации, наша молодежь, вместо стремления кверху, ищет сближения с крестьянством для распространения современных, социальных доктрин.

Да, я не перестану удивляться и сожалеть, что в такое великое по делам царствование Александра II правительство его, в течение слишком 25 лет, не сумело или не хотело привлечь на свою сторону ни вновь нарастающее среднее сословие, ни учащуюся молодежь. Правительство, с некоторыми колебаниями, но почти систематически, не давало ходу земским учреждениям и нисколько не способствовало развитию земства, а, следовательно, и нашего будущего среднего сословия. И с самого начала царствования успели уже предубедить государя против учащейся молодежи. Впрочем, это было наследие 1848 года. Тогда в правительственных сферах, настроенных враждебно против университетов веяниями Запада, поднялась страшная тревога, результатом которой было ограничение числа студентов. Я слышал от покойного Калмыкова [#142] (бывшего моего товарища по профессорскому институту), преподававшего в школе правоведения, что попечитель школы, его императорское высочество принц Ольденбургский, по случаю революционных движений в Германии 1848 года, всю вину слагал на немецких профессоров и, вероятно, не находя никакой аналогии между ними и нами, сказал своему профессору: «Да это все с… дети — профессора наделали». Как известно, тогда шла даже речь и о закрытии наших университетов. Это враждебное предубеждение слышалось еще и в 1850–х годах, когда реакция успела уже восторжествовать в целой Европе.

Александр II, в самом начале царствования, казалось, довольно благосклонно относился к молодежи, простил, например, по ходатайству генерал — губернатора, корпоративную стычку киевских студентов с одним военным полковником, которого они избили палками при выходе из театра за грубость, оказанную им одному студенту на улице. Государь открыл снова университеты для неограниченного числа учащихся, разрешил студенческие сходки в здании университета, читальни и т. п. Но уже около 1860–х годов, еще за год или за два до появления крупных университетских беспорядков, государь был уже настроен против учащейся молодежи. Попечители и начальники края, желавшие подслужиться и показать свое рвение и искусство в государственном деле, всякий раз, при посещении государем университетских городов, спешили доносить то и другое о строптивом духе, о пропаганде «Колокола», и из мухи делали слона.

Шеф жандармов князь Долгоруков, сопровождавший государя в этих поездках, человек, на мой взгляд, недалекий, не упускал, должно быть, случая подливать масло в огонь. Взгляды этого князя на университеты были, как и следовало ожидать, самые тусклые.

— Почему бы вам не ввести в университете такую же дисциплину, как у нас в корпусе? — говорил он мне в Киеве, во время моего попечительства в конце 1859 года.

— Да просто потому, князь, — отвечал я, — что университет не корпус; впрочем, и у вас, в корпусах демонстрируют.

— Как? Где?

— А в Полтаве.

— Да — а. Это, знаете, учителя гимназические; ведь теперь все хотят демонстрировать.

И это же, или почти это сказал мне и государь, очевидно, по наговорам и доносам недалекого шефа жандармов.

И всякий раз, когда государь осматривал какое — нибудь учебное учреждение округа, он замечал первым делом: «Дай Бог, чтобы учение впрок пошло».

Эти слова, слышанные мною из уст государя неоднократно, врезались у меня в памяти. Почему, рассуждал я тогда, глава государства прежде всего опасается вреда от учения? Как бы прежде всего ожидает его от нашей учащейся молодежи? Отчего такое недоверие? Да, недоверие это было сильно внушено государю. Я это заключаю еще и из того, что при представлении моем ему в Киеве, когда я сказал ему, что студенты ведут себя безукоризненно, он как — то недоверчиво посмотрел на меня. Между тем, я, по совести, не мог ничего другого донести о студентах. Демонстрации более года после истории с полковником никакой не было, на лекциях и публичных собраниях было всегда спокойно, польская революционная пропаганда еще не кружила заметно головы, да следить за этим было дело тайной полиции, а мне ничего не сообщалось. Без сомнения, потом с каждым годом недоверие и предубеждение правительства к молодежи не могло не увеличиваться. Время с каждым днем делалось туманнее и смутнее, и молодежь все более и более отталкивалась административными распоряжениями от правительства и все более и более попадала в сети подпольных, а нередко и сверхпольных пропагандистов.

В последние же 15 лет, с разными преобразованиями в учебном ведомстве Толстого, образовалось уже какое — то озлобление с скрежетом зубовным. Начальство и учащаяся молодежь принялись, как будто взапуски, друг другу солить. Дошло до виселицы. Моралисту и беспристрастному наблюдателю событий, sine ira et studio (Без гнева и пристрастия (лат.)), кинется прежде всего в глаза тот замечательный факт, что именно наша молодежь оказалась наиболее склонною к принятию самых крайних, самых разрушительных и губительных учений. Казалось бы, ей именно и следовало бы довольствоваться тем, не малым, впрочем, прогрессом, на путь которого вывел уже Россию покойный государь. Так нет, сразу давай все переворачивать. La bourse ou la vie (Кошелек или жизнь (франц.)).

Это явление я объясняю, как я уже говорил, предшествовавшим беспардонным гнетом, мучительно действовавшим в особенности на молодое впечатлительное поколение; из него успели уже образоваться целые группы людей, передававших при каждом удобном случае свою затаенную ненависть к невыносимому, по их убеждению, положению и следующему за ними поколению. Были, например, в царствование

Николая достоверные случаи передачи своих затаенных чувств в таком роде. Учитель русской истории читает о царствовании Николая по Ус — трялову; по окончании урока собравшимся около него старшим ученикам говорит вполголоса: «Не верьте, господа, ничему, что я вам читал, все наврано, приходите ко мне, я вам передам правду — матку». И на такой — то крепко сдавленный горючий материал да коммунарная пропаганда, зовущая переворотить свет вверх дном!