Вопросы жизни Дневник старого врача - Николай Пирогов

Зло, достигшее крайних пределов, отрезвляет умы. Хуже этого ничего не может быть — есть такое убеждение, которое и фаталиста проймет. Мы дошли до этого. Нашей гражданственности на пути прогресса нанесен жестокий удар тем, что порядок, один из главных атрибутов гражданственности, потрясен до основания насильственною смертью главы государства, как главнейшего представителя порядка. Не может быть, чтобы не было глубокой органической причины зла внутри самого государства, привлекавшей к себе и зло извне. Великое и мощное извне государство, сильная власть, могущественная, по данным ей правам, администрация и самые крутые ее меры — ничто не помогало. Д — р Санградо [#141] сказал бы, пожалуй, на это: «Не помогало потому, что пускали кровь, да мало; следовало бы пускать не останавливаясь». Такие Санградо найдутся и между нами.

Маститый дядя покойного государя сказал известившему его истину, но такую, которую и каждый бы из нас мог сказать про себя: «А я полагаю, что если бы наш государь желал и искал одного самосохранения, а не сохранения всего, что он начал и уже сделал, то жизнь его была бы сохранена. Но наше самодержавие не восточный деспотизм, и император всероссийский не может так жить и ездить в своей столице, как китайский».

Итак, слова императора Вильгельма только в этом смысле и могут быть отнесены, именно, к одним государям.

Поэтому и взгляд на насильственную смерть Александра II, как на принесенную им жертву искупления, я считаю вполне справедливым. Предпринятые им преобразования были слишком радикальны в своем основании и слишком громадны, чтобы совершиться тихо, плавно и без всякого потрясения. Только тупой идиотизм и слепое пристрастие могли бы сомневаться в величии предприятий и дел покойного; только легкомыслие и излишний скептицизм могут сомневаться в том, что упорство в покушениях на его дорогую жизнь не имело никакой связи с его предприятиями и делами.

По моему мнению, одна из причин, повлиявших сильно на развитие преступной пропаганды и подпольной крамолы, было именно обширное поле, оставленное тотчас после эманципации открытым для их деятельности; оно манило их постоянно, обнадеживая блестящим успехом; а когда эта иллюзия осуществлялась не так быстро и не так успешно, как бы этого хотелось пропагандистам, то явилась, вероятно, и мысль о цареубийстве, как самом надежном средстве к возбуждению стихийных сил и стадных свойств предоставленного себе народа. И такое убеждение не могло не встретить поддержки извне.

И вот три дела кажутся мне самыми существенными в настоящем положении государства. Это: организация народных масс, ослабление недовольства в обществе, раздутого мерами администрации, и поднятие международного вопроса о существующей безнаказанности участия эмигрантов в уголовных государственных преступлениях; земскому представительству следовало прежде всего заняться первым из этих трех дел, не терпящим отлагательства.

Проживая в крае, где нет еще земства, и окруженный крестьянами, я ежедневно убеждаюсь, как ничтожна еще организация этого огромного класса, как он безрассудно предоставлен своим стадным инстинктам, и как мало заботится кто — нибудь о его просвещении и развитии индивидуализма; он проявляется между тем сам, но безобразно, в виде семейных разделов, споров и драк с перепоем. Всякая нелепость может найти легко веру в массе, руководимой инстинктами стяжания, борьбы за существование и поживы чужим добром.

При эманципации все внимание деятелей было обращено на землю. Полагали, как видно, имея в виду, как образец, Францию, что стоит только обеспечить крестьянство мирскою землею, и все пойдет как по маслу; а забыли, что Россия не Франция и даже не прежняя Россия, в которой можно было на каждом шагу вести залежное общинное или отдельное хозяйство. Что земля теперь без капитала? У мужика, скажут, вместо капитала есть руки, ноги, и, пожалуй, кое — какая голова на плечах. Да, это деньги, но такие, которые без желудка не достаются, а желудок, в свою очередь, требует также денег.

Мужику дали землю и, конечно, не даром, — это было бы вопиющим насилием над прежними землевладельцами; дав ее, — благослови

ли и сказали: ora et labora (Молись и трудись (лат.)). Не плати мужик ни за землю, ни подушного, а только молись и трудись, то может быть, и только может быть, он зажил бы припеваючи; ковырял бы кое — как свою пашню, кормил бы кое — как на общем выгоне скотину, по временам запускал бы ее и в соседнее поле, потравить его для себя, платил бы попам за разные требы, что и значило бы для счастливца трудиться и молиться.

Может быть, еще лучше, а, может быть, и еще хуже шло бы дело в общинном хозяйстве — Бог его знает! Чтобы понять все его превосходства, надо быть или самому давнишним, исконным общинником, или же глубокомысленным философом. Не быв никогда ни тем, ни другим, я рассматриваю наше общинное хозяйство, как временное, неизбежное pis aller (Крайнее средство (франц.)), которое нужно пока предоставить силам натуры, не замать.

Что же вышло через 20 лет после эманципации? То, что теперь всякий, знающий деревню не со вчерашнего дня и сам занимающийся полевым хозяйством, предсказал бы наверное.

Где земля еще кое — как родит без особенной тщательной подготовки, где для скотины кое — что еще вырастает на выгонах и выкосах на стерне, где, сверх этого, имеются еще вблизи крестьянских хозяйств заработки (заводы, помещичьи хозяйства и железные дороги), там дело идет до поры до времени, то есть пока не стрясется какая — нибудь беда над полями: град, засуха, жучки или просто неурожай, Бог весть отчего. А приди такая беда, да к тому еще не случись пригодных заработков, так беда неминуема. Положим, эти естественные, неминуемые беды грозят всякому хозяйству, всякому предприятию и человеческой деятельности. Но в хорошо организованном хозяйстве, в котором, кроме почвы, личного труда, ума, принимают главное участие основной и оборотный капиталы, неудача одного года или двух лет вознаграждается избытком урожая других годов.

На этом основании — и весь расчет. Иначе пришлось бы все бросить и капитал перенести туда, где ему лучше везет. Но где же что — нибудь подобное этой гарантии в крестьянском хозяйстве? Современное полевое хозяйство ничем не отличается, в сущности, от фабричного и кустарного промыслов. Пахотные поля — это фабрики без крыш под открытым небом; обработанная и подготовленная почва этих полей огромный резервуар, с разными химическими составами, в котором совершается брожение посева. Наше крестьянское хозяйство, если оно подворное, представляет род кустарного промысла, а общинное ничем другим не может быть, как плохою фабрикою, без оборотного капитала, без предприимчивости, без дальновидного расчета.