Ночной корабль: Стихотворения и письма - Мария Вега

Как-то однажды мне заказали в журнале «Родина» статью к какому-то юбилею. И вот я в Харитоньевском переулке, в старинном особняке, где располагался тогда Комитет по связям с соотечественниками за рубежом. В особняке этом я впервые, и он мне очень нравится. В ожидании гранок сижу в уютной приемной, перелистывая подшивку редакционных журналов. Машинально пробегаю глазами что-то рифмованное – авторы, как говорится, неумелы, но искренни… И вдруг в номере первом за 1965 год – большая стихотворная подборка и незнакомое имя: Мария Вега. Стала читать – и сразу стало понятно: нет, это уже не просто стихи, а сама поэзия! Какой чистый, щемящий лиризм:

Была у меня сероглазая мать,Но мне запретили ее вспоминать…

Как «запретили»? Можно ли запретить вспоминать о матери? Какая горькая и прекрасная судьба – за этими скупыми строками:

Я долго блуждала в тумане пустом,И жизнь протекла, как вода под мостом.

Но вечером к правде мы ближевсегда.Чем глубже колодец, тем ярче звезда.

А какой сказкой повеяло от этого, вынесенного из детства впечатления:

Летом на чердаке –Светлые кудри стружек.Паук лежит в гамакеИз самодельных кружев.

Я вся еще была на этом чердаке, когда принесли-таки гранки моей статьи. Я взглянула на них с досадой: к чему всё это? Теперь важным мне казалось одно – узнать всё о Марии Веге: кто такая, где ее искать? Неужто вправду… на небе, среди сверкающих звезд? Многоопытные сотрудники редакции усмехались моему пылу, но всё же объяснили: Мария Вега, действительно очень талантливая поэтесса, волею судьбы в ранней юности, в 1920 году, вместе с отцом – отставным офицером царской армии, оказалась в эмиграции, немало лет прожила во Франции, некоторое время – в Майами, а теперь вот вместе с мужем, Михаилом Максимилиановичем Лангом, уже несколько лет живет в Швейцарии, в Берне. Журнал «Родина» время от времени охотно печатает ее стихи.

Услышав всё это, я призадумалась. И было над чем! Надо ли напоминать, что в пору «железного занавеса» связи с эмиграцией отнюдь не поощрялись. Это сейчас в Париж и в Калифорнию летают как на загородную воскресную прогулку! Тогда же общаться с человеком, живущим за границей, было не проще, чем с летейской тенью. Просить адрес Марии Вега у комитетчиков нечего было и думать. Но всё же они любезно согласились сами переслать ей мое письмо, если мне уж так хочется выразить свой восторг. Разумеется, письмо было написано.

Мария Вега! ОкликаюВас, как высокую звезду!Да, Вы – звезда, да. Вы – такая,И я Вас на земле найду.

Помимо восхищения стихами Марии Веги, я, впрочем, заполнила конверт и еще кое-чем, а именно: послала ей небольшую первую книжечку своих стихотворений «Мой отчий дом», изданную, капризом судьбы, в Баку, где я жила и работала три года после окончания института… Стихи были сплошь об Урале, но издал их «Азернешр» (!). Небольшая эта – с ладонь величиной – книжечка с кленовым листком на обложке выглядела скромно, в глаза, что называется, не бросалась, но послужила мне наилучшим образом: надеясь на внимательность и смекалку своего адресата, в выходные данные этой книжечки я мелкими буковками вписала свой адрес. Если Мария Вега его заметит, то, возможно, дальнейшая наша переписка сможет пойти уже напрямую, без посредничества комитета. Впрочем… Заметит ли? Особенно-то я на благоприятный исход своей маленькой конспиративной хитрости не надеялась.

Но Мария Вега ответила! Ведь для нее мое письмо явилось приветом с никогда не забытой Родины! Как будто бы через меня вновь заговорила с нею «сероглазая Мать», о которой ей и вспоминать было не велено… И вот, минуя всех посредников, завязалась бурная переписка. Мы обменивались всем, чем можно: мыслями, чувствами, стихами своими и чужими, фотографиями, книгами… Один раз я даже прислала Марии Николаевне листочек с пушкинского дуба, из Михайловского, – и он побудил ее написать прекрасное стихотворение о доме Поэта, в котором она «не бывала и все-таки была»:

Я помню осень ржавую,Всю в пепле и золе,И голову курчавую,И свечи над «Полтавою»,Раскрытойна столе.

Всё зримо – вплоть до того, как «над свечкой струйка копоти колеблется едва». Стоит ли удивляться: воображению поэтическому нет никаких преград… Мог же Владимир Набоков закрыть глаза и совершить «Лыжный прыжок» – прямиком в Россию:

Увижу инистый Исакий,огни мохнатые на льдуи, вольно прозвенев во мраке,как жаворонок, упаду.

Впрочем, помимо воображаемых, были и самые реальные встречи, когда Мария Вега, получив литературную премию за поэму «Кирилл Радищев» (потомок нашего Радищева и герой французского Сопротивления; с его матерью, Софьей Михайловной Радищевой, Мария Вега в Париже была дружна), смогла, после долгих лет разлуки с Россией, впервые с мужем посетить Москву и Ленинград. Мы встретились впервые в гостинице «Россия» – с понятным волнением, но так, как будто знали друг друга всегда! Мысль угадывалась с полуслова, а то и без слов… Я познакомила Марию Николаевну и Михаила Максимилиановича со своими друзьями и подругами, в первую очередь – с Элеонорой Степановной Соловей (по мужу Гончарик), с которой мы тогда вместе учились в аспирантуре и которую Мария Николаевна стала ласково звать «Аленушкой». Нередко мы втроем – Мария Николаевна, Алена и я — совершали прогулки по Замоскворечью, и это нашло потом поэтическое эхо в стихотворении «Две девушки», в котором чудесно и немного загадочно передана атмосфера тех незабываемых дней первой встречи:

А над Москвой-рекой закат зеленый…О, как чисты в России вечера!Две девушки, Светлана и Алена,Со мною шли по улице вчера.…………….Подходит ночь. Ни звука, ни движенья.Погасло небо, и черна вода.Прощаемся: — До перевоплощенья!..Когда-нибудь…А если никогда?Но ни за что не сможет нас оставитьНежданно промелькнувшая в тиши,Далекая и смутная прапамятьДарованной троим одной души.

Познакомила я Марию Николаевну и с поэтом Вадимом Перельмутером, а несколько позднее – с Диной Терещенко и Майей Луговской; первую Мария Николаевна спала называть «Моной Лизой» а вторую – «сестра моя Сафо» (по строке из начинающегося так стихотворения Луговской – оно очень нравилось Веге). Так возникли и потом протянулись сквозь годы сердечные нити…