Конрад Аденауэр - немец четырех эпох - Всеволод Ежов

В газете «Ди Вельт» появился рассказ очевидца событий 22 апреля: «Конрад Аденауэр устал. Его фигура, обычно прямая, выглядит несколько согнувшейся, как бы несущей невидимую тяжесть. Его глаза смотрят мимо людей, мимо окружающей его толпы, как будто ее нет вовсе, как будто вокруг него вообще ничего нет. Он идет спокойно, но как-то приторможено. Его никто не сопровождает, кроме одного работника службы безопасности. Тех, кто его не так давно возвеличивал, с ним больше нет. Стрекочут теле- и кинокамеры, мелькают микрофоны, светят юпитеры, но внимание теперь обращено не к нему. Камеры нацелены на наследника престола. Король умер, да здравствует король!»

Вернувшись в свой кабинет, Аденауэр сказал секретарю:

— Меня уже никто не слышит.

Он сел в кресло за письменным столом и надолго задумался.

В мае Аденауэр отправился в Каденаббию. Вскоре его посетили министр иностранных дел Шрёдер, статс-секретарь Карстенс, лидер фракции ХДС/ХСС в бундестаге Кроне и Глобке. Канцлер пространно анализировал внешнеполитическую ситуацию. Особо подчеркивал значимость франко-германского союза и необходимость не допустить сближения Франции с Россией:

— Достаточно беглого взгляда в историю, чтобы убедиться: такое сближение всегда оборачивалось против Германии.

— Обстановка изменилась, — возразил Шрёдер. — В Европе появились новые факторы. Присутствие Америки меняет положение. Значимость нашего союза с Францией уже не имеет решающего значения.

Аденауэр удивленно посмотрел на Шрёдера. Встал и вышел из комнаты. Его министр уже начал рассуждать, как Эрхард. И изменить что-либо невозможно. С час он гулял по саду и пришел к гостям лишь к обеду.

В жаркие июньские дни 1963 года в Бонн прилетел Кеннеди с официальным визитом. Аденауэр устроил ему пышный прием. Вместе отправились в Берлин. Канцлер был сумрачен и молчалив. У Берлинской стены Кеннеди не сдержал эмоций:

— Соединенные Штаты будут всегда вместе с немцами, избравшими свободу. Можете не сомневаться, господин канцлер. Стена, у которой мы стоим, лучший аргумент против коммунизма.

Аденауэр с чувством пожал руку Кеннеди. Его отношение к американскому президенту менялось к лучшему. Он убедился в его твердости во время «карибского кризиса». Здесь, в Берлине, он окончательно понял, что не следует опасаться сговора американцев с русскими за счет немцев.

В заключительной беседе в Бонне Кеннеди дал высокую оценку франко-германскому примирению и тепло отозвался о генерале и канцлере. Беседа шла непринужденно и затянулась. Вошел адъютант Кеннеди и напомнил, что необходимо принять горячую ванну против болей в позвоночнике.

Президент вышел. Аденауэр сказал присутствовавшему Глобке:

— В Вашингтоне мы гуляли с ним по парку Белого дома. Выбежал двухлетний сынишка. Я взял его на руки и высоко поднял. Кеннеди заметил, что не может сделать этого из-за раны, полученной на войне.

— Жаль. Недуг во многом мешает президенту, — заметил Глобке.

— Боль заставляет от многого отказываться. Но она вырабатывает самодисциплину, тренирует волю, что формирует человека. Кеннеди умеет слушать и учиться, много работает и много знает. Он — достойный государственный деятель.

Наступила осень. Аденауэр отправился с прощальным визитом к де Голлю. Старики вели вялую беседу. Давно уже обо всем переговорено. Де Голль высказал опасение, что Эрхард не станет так последовательно укреплять франко-германский союз, как это делал Аденауэр. Канцлер промолчал. После обеда сделали паузу, чтобы соснуть на часок. А потом и попрощались.

В тот же день Аденауэр возвращался в Бонн. В самолете неподвижно сидел старый, уставший человек с застывшим лицом. Он еще не привык к мысли, что власть уходит навсегда. То, что он создал, вряд ли будет поколеблено. Но править будут другие, а он, создатель, останется в стороне. Смогут ли те, другие, вести Федеративную Республику тем же курсом и с тем же успехом? Не пошатнутся ли ее позиции без него?

На аэродроме в Бонне канцлера окружили журналисты. Посыпались вопросы. Он рукой освободил путь и, не произнеся ни слова, сел в машину.

Восемь дней во дворце Шаумбург продолжались прощальные встречи с членами правительства, сотрудниками, друзьями. Аденауэр постепенно свыкался с мыслью об отставке. Думал остаться в активной политике в качестве депутата бундестага и председателя ХДС.

Во время одного из застольев гости Аденауэра с удивлением увидели, что перед ними стоят не два винных бокала, как обычно, а три. Канцлер пояснил с улыбкой:

— В подвалах дворца осталось несколько бутылок старого рейнского. Вот мы их и прикончим. Эрхард ничего не понимает в вине.

15 октября 1963 года состоялась прощальная церемония в бундестаге. Президент бундестага Герстенмайер воздал должное уходящему канцлеру. Не скупясь перечислил его заслуги в возрождении и развитии страны. Отметил, что во всей немецкой истории Аденауэр — первый канцлер, который покидает этот пост в силу собственного свободного решения.

Аденауэр понимал, что президент бундестага лукавил с добрым умыслом. Пусть общественность считает, что старого канцлера не вытеснили из власти, что он уходит сам, уважаемый и любимый.

Прощальное выступление канцлера было кратким. Главная мысль: необходима преемственность его политики, ибо она приобрела Федеративной Республике много друзей во всем мире. Эрхард упомянут не был.

С трибуны Аденауэр не вернулся на канцлерское место, а сел в первом ряду кресел фракции ХДС/ХСС.

Позднее дотошные журналисты настойчиво спрашивали, будет ли он оказывать помощь новому канцлеру. Аденауэр ответил утвердительно. Узнав об этом, Эрхард заявил, что помощь Аденауэра будет для него весьма ценна.

Через три дня Аденауэр в пальто и шляпе обходил кабинеты дворца Шаумбург и прощался с сотрудниками. У выходных дверей пожал руку привратнику. У того стояли слезы в глазах. Охрана взяла на караул. Аденауэр сел в машину с другим, не канцлерским, номером и навсегда покинул резиденцию главы правительства.

В кабинет, выделенный Аденауэру в бундестаге, из дворца Шаумбург перевезли любимый письменный стол, картину с видом Акрополя, нарисованную и подаренную Черчиллем, метровую статую Мадонны с младенцем — резьба по дереву XIV столетия, и большой глобус. Из Рёндорфа сюда доставили напольный ковер и несколько картин.

Уходящий политик редко понимает, что его время кончилось. Он думает, что новые руководители не обойдутся без его опыта и умения. Аденауэру казалось, что он еще долго будет влиять на действия правительства. Готовил себя к этому. Постепенно, однако, приходили новые ощущения. Власть отпускала старика. Жизнь приобретала иной смысл.