Жизнь адмирала Нахимова - Александр Зонин

Тогда Юрковский посылает отчаянное письмо на квартиру Нахимова.

У Павла Степановича резкий приступ его старой болезни – ревматизма. Но, опираясь на палку, он немедленно отправляется в штаб Остен-Сакена на Николаевской батарее.

– Голубчик, зачем вы вышли, на вас лица нет, – встречает его и суетливо усаживает командир корпуса.

– Не во мне дело-с, Дмитрий Ерофеич. Вся оборона на Корабельной ежечасно может погибнуть.

– Что же я могу сделать? Они по пятьсот снарядов имеют на пушку, а мы по пятьдесят.

Павел Степанович мрачно и упорно смотрит на Остен-Сакена.

– Я требую немедленно убрать генерала Жабокритского и заменить Хрулевым. Оборонительная линия оголена от войск.

– Как это оголена? Что вы, дорогой!

– Вы, Дмитрий Ерофеич, я знаю-с, не склонны считать особо важной оборону Камчатки и Киленбалочных редутов. Но диспозиция, которую вы подписали, есть акт измены генерала Жабокритского. Измены, вами оплошно не замеченной.

Остен-Сакен растерянно сморкается, бормочет что-то о затишье после десятого мая, о превышении власти Жабокритским.

Павел Степанович поднимается, морщась от боли в ноге.

– Кто и как виноват, потом разберется главнокомандующий. Вы направите на левый фланг генерала Хрулева, или мне ехать к главнокомандующему?

– Направлю, если уж вам так хочется, дорогой адмирал.

Но как только Нахимов оставляет Остен-Сакена, генерал снова колеблется выполнить поспешно данное обещание. Избегая ссоры с адмиралом и не желая обидеть Жабокритского, он тратит несколько часов на то, чтобы привести заподозренного генерала к мысли сказаться больным и добровольно уехать на Северную сторону. И Хрулев принимает войска Корабельной стороны в тот момент, когда генерал Пелисье уже приказывает строить войска для штурма.

Офицеры полевых частей, наблюдавшие бомбардирование с Мекензиевых высот, в течение всего дня видели Севастополь в дыму и пламени. Дым то поднимается громадными кольцами, то вырывается зловещими клубами, то медленно взвивается спиралями и сгущается в пепельные тучи. Но вдруг в шестом часу дня у левой половины города он исчезает, вспыхивают маленькие огоньки вокруг Малахова кургана, и пестрые колонны быстро выбираются из скрытых лощин. Французы идут на штурм.

Павел Степанович в это время обходит с контр-адмиралом Панфиловым 3-й бастион.

– Ну, у вас будто ладно, – облегченно говорит он. – Так, Александр Иванович? Стрелять есть из чего и англичан подбили. Это хорошо-с, что у них погреб взлетел. Это морально действует на всю линию.

Панфилов сурово улыбается и крутит седеющие усы.

– Думаю, у соседей моих не хуже. Пожалуйста, отправляйтесь, дорогой Павел Степанович, к себе. Ногу пожалейте, пока служит.

– Ничего-с, я верхом, на лошади покойно.

Он попадает на Малахов курган в самый свирепый час бомбардировки. В грохоте пальбы и разрывов беспокойно смотрит с банкета на Камчатку. Где длинные фасы, изрезанные глубокими черными амбразурами? Где высокие циклопические траверсы? Точно громадными заступами перекопана вся Кривая Пятка и вздрагивает от боли в синем дыме.

– Прибыл Хрулев?

– Говорят, видели его на площади с владимирцами. Второй батальон их к нам пришел.

– Отлично-с. Я туда поеду. – Адмирал указывает рукой на Камчатку, трогает лошадь, потом в раздумье дергает поводами и говорит адъютантам: Вы, господа, здесь оставайтесь. Я скоро вернусь.

Гнедой маштачок выбирается через Рогатку на куртину между Малаховым и 2-м бастионом. Лоснящийся круп исчезает в лощине, застланной дымом.

Лошадь адмирала привыкла за месяцы осады к выстрелам и ядрам. Но сегодня адский непрерывный шум бомбардирования пугает ее. Она часто трясет ушами, упирается и дрожит всем телом. Нахимов вынужден несколько раз ударить ее плеткой, чтобы заставить перескочить через дымящуюся воронку. Он сходит с лошади в выемке каменоломни и, прихрамывая, пробирается по засыпанной траншее к правому фасу люнета.

– Здорово, друзья, – приветствует Павел Степанович.

– Здравия желаем, Павел Степанович Левладный час к нам. Ажно и песни петь нельзя. Садит и садит.

– Нам же лучше. Растратит снаряды и замолчит надолго, пока ему новые привезут.

– Гляди, и в самом деле не хватает. Реже стал палить.

– Реже, в самом деле, – тревожно прислушивается адмирал. – Ну-с, поглядим, чего они притихли.

Несмотря на уговоры лейтенанта Тихомирова, начальника люнета после Сенявина, адмирал поднимается на банкет.

Английские мортирные батареи и 48 орудий французов, действительно, прекращают огонь. Частая пальба перекатывается за 3-й бастион, распространяется на всю городскую сторону и продолжается в море.

Есть что-то таинственное во внезапно наступившей тишине. Удовольствовались ли союзники разрушением укреплений или готовятся к штурму, обманывая бдительность севастопольцев канонадой по городу?

Он наводит трубу на высоты французской линии. Там вспыхивают белые ракеты и рассыпаются дождем искр. И как будто раздаются призывные звуки военных рожков.

– Шту-урм! – вдруг вскрикивает ближайший матрос.

Ракеты – сигналы для приготовленных штурмующих колонн. Две французские дивизии направляются против Камчатского люнета, две другие дивизии идут на Волынский и Селенгинский-редуты. Скрытые углублением Киленбалки и Докового оврага, они незаметно приблизились.

При крике "штурм" Павел Степанович опускает трубу. Невооруженному глазу отчетливо видны колонны, выбегающие из оврага на правый фас. Легким гимнастическим шагом алжирцы и зуавы в синих нарядных куртках и красных шароварах растягиваются перед укреплением.

– Картечь! – громко командует адмирал. – Сигнальщик, передай тревогу!

В ту же минуту рявкают пушки, и со всех сторон Камчатка окутывается дымом.

– Чаще! – кричит адмирал, видя, что атакующие батальоны сомкнули ряды и продолжают катиться к валу.

Полтавцы, выскочив из блиндажей, становятся в шеренги на брустверах и под барабанную дробь спускают курки ружей. Стрелки выбегают из контр-апрошей, вскакивают через мерлоны и тоже начинают пальбу.

Второй залп картечи сметает первые ряды алжирцев, но зуавы с криком "У1ге Гетрегеиг!" уже во рву.

В то же время батареи на флангах захлестнуты вторыми колоннами алжирцев.

– В штыки! Коли! Ур-ра-а! – призывает майор Щетинников, командующий полтавцами.

Полтавцы соскакивают с брустверов, взяв ружья наперевес. Матросы, оставив бесполезные теперь орудия, бросаются в свалку с банниками и ганшпугами.

Стремительное движение защитников Камчатки сбивает зуавов, они бросаются в стороны, и резервные колонны открывают частый огонь.

Взмахивая саблей, Павел Степанович бежит в толпе солдат и матросов. Свист штуцерных пуль, яростная брань, крики раненых мешают понять, что нужно делать. Но об отступлении он не думает. "Продержаться хотя бы двадцать минут, и Хрулев пришлет подкрепление".

Вдруг перед ним вырастают красные шапочки с горизонтальными козырьками и козьи бородки французов.

– 1Тп ^ёпёга!е! – взвизгивает дородный зуав и прикладом ударяет по сабле Павла Степановича.

– Ш ^ёпёга!е! – кричат французские солдаты и толпой бросаются к нему. Он стреляет из пистолета в лицо бородатого солдата, сабля звенит по штыку другого зуава, но французы, привлеченные надеждой захватить важного пленника, густо облепляют адмирала, бросаются под ноги, хватают за руки.

– Братцы! Выручай Павла Степановича! – кричат матросы.

И, уже барахтаясь на спине под тяжелыми сапогами солдат, Нахимов видит, как обрушиваются на его похитителей длинные ганшпуги. Чьи-то руки помогают ему подняться, и он оправляет изорванный сюртук.

Штыковая работа полтавцев очистила правый фас. Но весь Камчатский люнет залит синими куртками. Бессмысленно оставаться здесь с двумя сотнями солдат и матросов против трех тысяч неприятеля.

Отстреливаясь, защитники Камчатки медленно идут по траншее. Один матрос успел даже забрать лошадь адмирала и подводит ее к Павлу Степановичу.

– Нет-с, теперь, друг мой, на лошади не время-с.

– Резервы идут, ваше превосходительство! – кричит лейтенант Тихомиров, припадая на раненую ногу.

– Наши! – кричат матросы, поворачиваясь к врагу.

Но адмирал и сам слышит топот тысячи ног и крик "урра!". Услышали мощный крик русских и зуавы, преследователи кучки отступающих. Зуавы затоптались на месте, когда мимо полтавцев пробежали роты суздальцев. Павел Степанович- издали увидел генерала Хрулева. Не чета Жабокритскому, он сам вел войска в контратаку.

– Ну-с, и мы обратно. Черноморцы, за мной! Полтавцы, вперед! – сказал не очень громко адмирал – людей было немного, и они кучились вокруг.

На спинах зуавов ворвались в люнет суздальцы. Не ждав такого стремительного нападения, бригада французов отошла и оставила в русских руках знамя и триста пленных.