Жизнь адмирала Нахимова - Александр Зонин

Твердой рукой Павел Степанович нанизал внизу листка следующие строки: "Завидная участь иметь под своим начальством подчиненных, украшающих начальника своими доблестями, выпала на меня. Я надеюсь, что гг. адмиралы, офицеры, капитаны дозволят мне здесь выразить искренность моей признательности сознанием, что, геройски отстаивая драгоценный России Севастополь, они доставили мне милость незаслуженную.

Матросы! – размашисто выводит он с новой строки. – Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного нам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию. Мы сдружились давно,- я горжусь вами с детства. Отстоим Севастополь и…"

И что же? Бодрости-то нет. Раз заговорил о прошлом, надо сказать и о будущем. Что же? Что державы заставят нас отказаться от флота на Черном море и, верно, на десятки лет. Недавно один лейтенант пришел, со слезами просил перевести в Балтику. Там-де строят канонерские паровые лодки, сражаются в море. Парень не был трусом. Он стосковался по воде. В нем моряк превысил прочие чувства. Тысячи подавляют тоску по морю в надежде на будущее… Так благородно – солгать, поселить в людях веру, хоть сам знает, что это не сбудется.

"И вы доставите мне случай носить флаг на грот-брам-стеньге с той же честью, с какой я носил его благодаря вам и под другими клотиками, приписывает Нахимов. – Убедите врагов, что на бастионах Севастополя мы не забыли морского дела, а только укрепили одушевление и дисциплину, всегда украшавшие черноморских моряков".

– Какой приказ! Слезы подступают. Так говорили древние герои! воскликнул Ухтомский.

– Не обворовывайте главнокомандующего, – печально бросил адмирал.

Но Острено и Воеводский поняли, что этот приказ звучит как завещание. Платон, с трудом овладев собой и подражая Павлу Степановичу, процедил:

– Главное, кратко-с.

– Ах, пострел, словил меня! Ну, хватит прохлаждаться, утром проверять установку мортир на Кора-Сельной.

И при новых встречах князь Горчаков уверяет Павла Степановича, что готовится перейти в наступление, но в Петербург пишет по-французски: "Обстановка безрадостная, и тяжело думать, что я стал козлом отпущения за положение, не мной созданное. Я надеюсь на данное Вами слово быть ко мне справедливым, если обстоятельства будут продолжать ухудшаться".

Главнокомандующий боится ударов в восточной части полуострова и со стороны Евпатории. Боится высадки десанта на перешеек, связывающий Крым с Россией. Боится движения главных сил союзников к Симферополю. И хотя у него нет сил для того, чтобы во всех опасных с его точки зрения пунктах создать оборону, и нет возможностей по внутренним сообщениям быстро перебрасывать войска, он продолжает расставлять полки жидкими заслонами у Перекопа, у Керчи, под Симферополем и Евпаторией.

Война должна быть войной на уничтожение живой силы неприятеля. Отбросив идею охранения территории, Горчаков может собрать стотысячную армию, уже обстрелянную, знающую врага и его оружие, желающую победить.

К тому же позиция, выдвинутая вперед и влево от Малахова кургана, при одновременном натиске от Черной речки, может служить превосходным плацдармом наступления с использованием войск, обороняющих город. Генеральное сражение – единственный путь для того, чтобы отбросить неприятеля от Севастополя.

Но убеждение Горчакова, что война проиграна, отвращает его от мысли о наступлении. Он больше всего думает о том, как с меньшими потерями увести войска из Севастополя. Отсюда дорогостоящая нерешительность в обороне города. Возведенные перед бастионами городской стороны контр-апроши при настойчивости обороны могут стать исходными позициями для продвижения на Рудольфову гору. Но их не поддерживают войсками. Французы легко овладевают ложементами перед батареей Шварца я пользуются ими для того, чтобы ближе подойти к основным укреплениям правого фланга обороны. Почти то же, но при более драматических обстоятельствах происходит затем на Корабельной.

С середины мая французы и англичане усиленно готовятся к штурму Камчатского люнета, Селенгинского и Волынского редутов. Их инженеры расширяют траншеи для свободных движений войск и строят боевые батареи на 60 орудий, в том числе на 18 мортир большого калибра.

Удаленность этих укреплений от главной оборонительной линии требует содержания на них значительного гарнизона. Число войск за Киленбалкой с апреля, по настоянию Нахимова, доведено до 10 батальонов, чтобы штурмующие колонны не могли при первом ударе затопить защитников редутов своим числом. Но, несмотря на явные приготовления неприятеля к активным действиям, генерал Жабокритский, начальствующий войсками Корабельной стороны, вдруг резко уменьшает прикрытие редутов. На позициях, которые ведут к "очкам Севастополя" – господствующему над всем городом и рейдом Малахову кургану, остается всего пять рот.

Назначение Жабокритского, показавшего свою бездарность и бездеятельность еще в Инкерманском сражении, никому не понятно. Почему убран талантливый генерал Хрулев? Почему доверяют Жабокритскому, если солдаты и офицеры называют его изменником?

Капитан 1-го ранга Юрковский, новый командир на Малаховом кургане, с возмущением читает диспозицию, подписанную Остен-Сакеном.

– Они там в штабе с ума посходили. Стоило Павлу Степановичу заболеть, так сразу глупости делают.

– Надо съездить в город, сказать адмиралу, – предлагает Федор Керн. Солдаты и матросы уже говорят, что редуты проданы.

– О, очень просто, что продали! Откуда у этого пана явилась забота об отдыхе солдатам! Устают от службы?! Скажите пожалуйста, какое внимание. А когда французов придется штыками выбивать и потеряем сотни людей – лучше будет? – кипятится Юрковский.

– Я съезжу под вечер, непременно съезжу, – решает Керн.

– Нет, не нужно его тревожить, – раздумывает, несколько остыв, Юрковский. – Уж если Павел Степанович не выезжает на линию – значит, здоровье его плохо. Я напишу рапорт Остен-Сакену.

Однако и после рапорта Юрковского диспозиция войск остается прежней. А англо-французы начинают страшное бомбардирование, и становится известно, что перед этим они расширили траншеи и дороги. Явно надо ожидать общего штурма укреплений Севастополя.

Жители Севастополя и масса защитников накануне сражения, конечно, не предполагали близости кровопролития. После знойного дня защитники города и гражданское население высыпают на улицы и бульвары. Благоухают белые акации. У памятника Казарскому и на Владимирской площади играют оркестры. В темном небе мирно покоятся над городом звезды и отражаются в заснувших водах севастопольских бухт.

На Камчатском люнете в эту ночь дежурят только 350 полтавцев, да в передовых ложементах сто штуцерников Владимирского и Суздальского полков. Полтавцы помогают морякам переменять подбитые за день лафеты, тащат лес на блиндажи и погреба, носят землю на траверсы, валы и банкеты. В переднем фасе настилают платформу для тяжелой мортиры. Всю ночь деятельно идет работа. Противник мало мешает. Иногда пошлет брандскугель, и, когда пламя вырвет из темноты банкет с копошащимися на нем фигурами, защелкают ружейные пули. Но потухнет брандскугель сам по себе или ловкий матрос накроет его мешком с землей, и опять восстанавливается будничный рабочий шум.

С восходом солнца делается жарко и пыльно. Усталые люди набиваются в блиндажи, под траверсы, или устраиваются в тени орудий и засыпают. Они просыпаются уже под грохот канонады в третьем часу пополудни.

Семипудовые бомбы разметывают землю над блиндажами и фашины, трясется накатник, осыпаются мерлоны и амбразуры. Час за часом чугунный ливень над укреплениями растет. Ночь не останавливает бомбардирования. Лишь увеличивается навесный огонь. Бомбы и ракеты, пролетев далеко за оборонительную линию, падают на Корабельной слободке и в городе. Население устремляется в подземные коридоры Николаевской батареи, осаждает пароходы и гребные суда для переправы на Северную сторону.

Утром 7 июня рассеивается дым, укрывавший горы, батареи, здания и рейд, открываются разрушенные укрепления.

Камчатка – безобразная груда развалин. Насыпь укрепления превратилась в беспорядочное нагромождение земли, из которой торчат доски, дула орудий и обломки туров. И, укрываясь в ямах, матросы продолжают заявлять о своем существовании редкой стрельбой из нескольких вновь поставленных орудий. Положение дел на Киленбалочных редутах и Малаховом кургане не многим лучше.

Получив донесение с Камчатского люнета, что орудия сбиты и засыпаны, что все укрепление разрушено, Юрковский письменно требует от Жабокритского немедленного подведения резервов. У него на Малаховом кургане всего один батальон владимирцев, а для обороны редутов и бастиона нужны, по крайней мере, три полка, Жабокритский не отвечает.