Падение Стоуна - Йен Пирс

— И клоните вы…

— К тому, что естественных союзников Англии во Франции, к несчастью, ненавидят больше всех. Вполне очевидно, что крах лондонского кредитного рынка будет катастрофой — для торговли, для капиталовложений, для промышленности. Все страны будут ослаблены; капиталы, копившиеся поколениями, будут растрачены впустую. Увы, слишком много находится тех, кто не понимает, что краткосрочная победа, купленная ценой долгосрочной нищеты, заведомо невыгодная сделка. И любой банковский дом во Франции, кто придет на помощь своим братьям в Лондоне, будет немедленно объявлен врагом отчизны. Особенно если принадлежит евреям.

— Так вы не поможете?

— Вынужден помогать. «Барингс» надменен и глуп, но он не должен пасть, сколь бы того ни заслуживал. Однако содействие будет возможно только в том случае, если за ним будет стоять правительство; усилий одних только банков тут недостаточно.

Это выходило далеко за рамки моей компетенции, и мне пришлось очень потрудиться, чтобы сохранять ясную голову.

— И какова была бы цена?

Нечер улыбнулся.

— Высокая.

— Но кто они? Мы имеем дело с политикой правительства или нет?

— Вы исходите из того, что правительство — это единое целое. Много лучше предполагать наличие фракций. А фракции распадаются и образуют новые. Вопрос скорее в том, как раздробить существующие и сложить их снова так, как больше устраивает вас. Например, если бы парижские финансисты обратились в Банк Франции и выступили бы сообща, сказали, что он должен прийти на помощь Английскому банку, то наше мнение, без сомнения, услышали бы. Однако есть и другие, которые будут требовать более драматичных мер.

— Мы говорим про мсье Рувье?

— Он честолюбив, тщеславен. Он видит прекрасный шанс разгромить противника и превознести себя. Его, вероятно, удастся переубедить, но глупо было бы делать вид, будто это будет нетрудно.

— А что русские от этого выигрывают? Они хотят получить займы на огромные суммы для финансирования своих армий и экономики. Как они их получат, если разрушат рынки, которые их поставляют?

— Боюсь, об этом вам придется спросить у них.

Глава 17

Когда я уходил, он садился за письма коллегам и партнерам, чтобы начать зондировать почву; я даже не задумался, как вышло, что он не удивлен, что простому журналисту известно так многое или что он так тревожится. Сейчас я спешил: мне многое нужно было сделать. Сначала мне надо было заглянуть в английское посольство, но, как я и предвидел, оно было закрыто (так ведь это английское посольство), и не нашлось никого, готового объяснить мне, где я могу найти посла. Он был человеком, ценившим свой досуг, и не допускал, чтобы его нарушали ни при каких обстоятельствах. Мне придется подождать.

Следующим было русское посольство, также закрытое. Не совершенно, в подобных местах так не бывает: я вошел и бродил по помещениям, пока не нашел кого-то, чтобы спросить, где мне найти военного атташе. Ответ последовал довольно быстро: бульвар Осман, 27, второй этаж, сказали мне. Туда было добрых полчаса пешком, быстрее фиакром, но ни одного не оказалось поблизости, так что в три часа пополудни я постучал в дверь графа Гурунжиева и был впущен слугой, который выглядел так, словно только что слез с седла после долгой скачки по степи.

Апартаменты были роскошно обставлены, и в них витал странный, почти пряный аромат, не похожий ни на один запах, какой можно найти в доме, где живут французы. Я так и не узнал, что это, но последующей беседе он придал отчетливую атмосферу заморского приключения. Запах был не слишком неприятным, но не из тех, который забывается, едва к нему принюхаешься. Мне ужасно хотелось знать, что это, но я не мог найти ни одного бесспорно тактичного способа спросить.

Раньше я Гурунжиева не встречал: он не посещал салон Элизабет, а навещал ее, когда она была одна, обычно по вторникам после полудня. Позднее из источников, о которых не хочу распространяться, я узнал, что он всегда был одним из наиболее щедрых ее поклонников, хотя и далеко не самым расточительным. Я ожидал увидеть рослого мужчину офицерского сословия, нечто среднее между героем романа Толстого и портретом Александра II верхом, но ничего подобного. Гурунжиев, наверное, был довольно хорош собой, но не особенно высок ростом, не слишком правильного сложения и без какой-либо военной выправки. Никак не казацкий тип. Напротив, его отличало лицо, изобилующее таким добродушием, что даже на минуту невозможно было проникнуться к нему неприязнью: ясный лоб, увенчанный темными волосами, глубоко посаженные карие глаза, прямой нос и изящный, почти женственный рот. На долю секунды мысль о его близости с Элизабет скользнула у меня в голове, но она повредила бы моей цели, поэтому я постарался ее прогнать. Это было прискорбно, потому что он был обаятельнейшим человеком, и я прекрасно понимал, почему Элизабет считала его вполне подходящим на роль акционера. Единственным сюрпризом было то, что ей удалось не влюбиться в него как следует.

— Это крайне необычный визит, — начал граф с теплой улыбкой. Он, казалось, был ничуть не раздражен, хотя я прервал его обед. Голос у него был сочный и культурный, французский выговор — великолепный, и он самым естественным жестом предложил мне сесть. — Кто вы?

— Я пришел к вам, потому что слышал про вас от графини фон Футак.

— Разумеется, любому другу графини в моем доме рады, — невозмутимо отозвался он. — Хотя я не подозревал, что о нашей дружбе широко известно.

— Напротив, ваше сиятельство. Я говорил с графиней о деле, которое несколько меня заботило, и она тогда открыла, что знакома с вами, считает вас другом и посоветовала сообщить вам об этом деле, которое я считаю весьма настоятельным.

— Понимаю. И ее совету всегда должно следовать. Когда закончите, надеюсь, присоединитесь ко мне за обедом. Моя семья всегда рада новым знакомым.

«Видите, я готов поверить в вашу абсолютную сдержанность, потому что неколебимо верю в нее, — вот что он подразумевал. — Вам, без сомнения, будет нетрудно проявить равное понимание».

— Боюсь, я уже ангажирован, иначе я с большим удовольствием принял бы ваше приглашение. Но благодарю за любезность.

— Тогда начинайте.

— Прекрасно. Вы должны понять, что то, что я собираюсь вам рассказать, строго конфиденциально. Разумеется, нет нужды говорить это человеку вроде вас, но мое начальство, если узнает, сочтет мое поведение сомнительным — в лучшем случае. Вам самому придется найти объяснение, как вам стало известно то, что я сейчас расскажу.

Он жестом дал понять, что подобное вполне понятно.

— Хорошо. Я журналист и работаю на «Таймс». В дополнение я работаю на министерство иностранных дел Великобритании.

— Вы шпион?

— Я занимаюсь приобретением любой информации, которая может упрочить благополучие Британии и ее владений. Прошу, не поймите меня превратно, если я скажу, что сведущ в моем деле и что на этом поприще я также — неизбежно — узнаю разное, касающееся также других стран.

— Например, России?

— В самом начале я перенял мое место у человека по имени Арнсли Дреннан, который впоследствии нашел себе применение, продавая свои услуги тому, кто больше предложит. Он человек крайней жестокости и низкой морали. Его история — войны, обман и убийства. Он американец.

— Продолжайте.

— О нем мне известно сравнительно мало. Как и всем прочим. Ему под пятьдесят, и некогда он воевал на Гражданской войне в Штатах. Там, полагаю, он начал приобретать свои навыки убийцы. Несомненно, он знаток в избранной профессии. Он способен незамеченным скользнуть за спину человеку и перерезать ему горло так же быстро и тихо, как мышь. Для многих его ценность заключается как раз в том, что он не предан никому и, следовательно, его трудно найти или выследить.

— И зачем правительство ее величества пользуется услугами такого человека?

— Уже давно не пользуется. Но вполне возможно, что его место занял кто-то схожий. Как и на службе правительств Франции и России.

Услышав такое, он заметно ощетинился и начал отрицать.

— Вам прекрасно известно, что это так. Полгода назад пара эстонских националистов утонула в Дунае. Вы действительно думаете, что они просто пьяными упали в реку? В прошлом месяце в Роттердаме нашли революционера с перерезанным горлом. И опять же, вы действительно думаете, что преступление совершил любящий диспуты товарищ? Что подобных людей нейтрализуют исключительно через суды?

Тут ему определенно стало не по себе, но в самой его позе я уловил также и дрожь возбуждения. Всех людей (всех мужчин, следовало бы сказать, поскольку я обнаружил, что женщины в общем и целом неподвластны чарам шпионажа) легко увлечь подобными байками. Им нравится сама мысль, что они владеют тайным знанием. Только очень здравомыслящие предпочитают не знать. Только святые поистине ужасаются. Если повезет, я смогу обернуть себе на пользу эту слабость и немало сделать для решения двух насущных проблем разом. Если буду осторожен и если мне повезет.