Падение Стоуна - Йен Пирс

Некоторое время мы сидели в молчании, размышляя над ужасными перспективами, ждущими нас на следующей неделе. Меня захлестнуло ощущение поражения. Если бы только я выяснил на несколько дней раньше — даже два дня все изменили бы! Но я тратил время на пустяки: старался разузнать технические характеристики и назначение нового французского крейсера, который заложили на верфях Бреста, и особенно отвлекся на проблему дневников Элизабет — а потому не сумел разглядеть, что происходит. Я считал это отвлеченной проблемой, а не чем-то реальным и неминуемым.

— Но вот мне интересно… — начал я.

— Что вам интересно?

— Я ведь рассказывал вам про мой разговор с Нечером, верно? Разговор, с которого все началось?

Стоун кивнул.

— Он был бы не в восторге от такой идеи. А он человек влиятельный.

— И очень умный к тому же, — добавил Стоун. — Я питаю к нему большое уважение. Среди банкиров он один из лучших. Хотя, как вы понимаете, в целом я их не жалую.

— А что, если есть другие, похожие на него? Такие, кто сочтет, что это подорвет упорядоченность мировой торговли, станет непозволительным вторжением политики в чистый и неиспорченный мир денег.

— Продолжайте.

— У кого больше влияния? У людей вроде Нечера или у тех, кто организует наступление?

— Поскольку мы не знаем, кто за этим стоит…

— Я про другое, разве у нас тут не борьба фракций? Деньги против политики? Речь идет о последовательной политике страны или об акции отдельных лиц? Иными словами, возможно ли обратить это вспять, если обратиться к верным людям?

Стоун задумался.

— Смотря какую заплатить цену, верно? Чего хотят французы, русские? А кроме того, это ваша работа. Разве вам не стоит пойти в посольство и предоставить им этим заниматься?

Такая мысль мне в голову не приходила, но от нее нетрудно было отмахнуться.

— Вы знакомы с послом?

Стоун кивнул.

— Нужно ли тогда говорить больше?

Он улыбнулся.

— Согласен, он не самый деятельный человек. Тем не менее, думаю, его надо поставить в известность.

— Думаю, я повидаюсь с Нечером, — сказал я. — Я все равно не разглашу ничего, что не станет общеизвестным через день-другой. Кроме того, он, возможно, уже прекрасно осведомлен. Если удастся уговорить его как-то помочь…

Стоун встал.

— Попробовать, наверное, стоит. Как вы сказали, большого вреда это уже не принесет. А теперь, если простите меня, я приглашен на обед.

— О, прошу прощения! — сказал я. — Я и так занял слишком много вашего времени.

— Напротив, это было крайне интересно. Э…

— Да?

— Вам, возможно, понадобится связаться со мной в ближайшие несколько дней. Если меня не будет здесь, вы можете оставить мне сообщение в доме графини.

Он произнес это совершенно спокойно, но я ясно ощутил за словами неловкость. Стоун не принадлежал к светским людям, он был совершенно неспособен бросить подобное замечание небрежно, сколь бы ни старался.

Глава 16

Почему французские банкиры стремятся за город? Самые богатые полностью мигрировали из Парижа и слетелись в местечко Сен-Жермен-ан-Лэ, в нескольких милях вверх по реке. Там у них были свои карманные замки, обширные угодья, дети и слуги, весь простор, какой им требовался, — помимо еще более дальних поместий, которые они держали в провинции, виноградников в Бордо или в Бургундии. Насколько проще было бы, если бы они скучились во французской разновидности Мейфэра или Белгравии, как банкиры английские.

Когда после жалких нескольких часов сна я встал на следующее утро и сел в трамвай до Сен-Жермен, у меня не было ни договоренности о встрече, ни гарантии, что я застану Нечера дома. Я не был уверен, что вообще сумею миновать главные ворота и попасть в особняк. Но мне удалось, хотя пришлось перелезть через забор, преодолеть лающих собак, практически целый школьный класс вопящих детишек, трех горничных и няню (все обслуживали потомство Нечера), прежде чем я попал в сам дом, постучал и сел (с видом раздраженным и взъерошенным и чувствуя себя сродни коммивояжеру) в вестибюле.

Нечер, однако, был джентльменом: мое нежданное появление и слегка усталый вид ни в коей мере его не смутили, даже несмотря на то что была суббота. Напротив, он провел меня в свой кабинет и исчез, чтобы извиниться перед семьей. Потом вернулся и объявил, что попросил принести в кабинет завтрак.

— Вы не похожи на человека, способного снести встречу с моими внуками, — улыбнулся он.

— Вы очень добры. Прошу прощение за мой приход. Но я считаю, что дело важное. Помните разговор, который состоялся у нас некоторое время назад в салоне графини фон Футак?

— Разговор о?..

— Об уязвимости лондонского Сити.

— Ах да. Прекрасно помню. Кажется, вы были весьма скептично настроены.

— Вам известно, что происходит? Или, точнее, что произойдет?

— Я слышал, что «Барингс» может столкнуться с трудностями при поисках подписчиков на аргентинский заем, который он предлагает. Вы об этом?

— Да. Последствия вам, полагаю, понятны?

Он кивнул.

— Вы это имели в виду в салоне графини?

Он поглядел на меня внимательно, явно взвешивая следующие свои слова. Этого, конечно, было достаточно, но не для того, чтобы продолжить разговор.

— Это определенно укладывается в нарисованную мной картину.

— Едва ли я разглашу большую тайну, сказав, что Английскому банку затруднительно будет удовлетворить требования, которые, по всей вероятности, будут предъявлены ему в течение недели или около того. И что отказ от подписки и вывод драгоценных металлов слишком уж явное совпадение, а потому указывают на согласованные действия.

— И это тоже приходило мне в голову.

— Английскому банку понадобится содействие. Чтобы в трудную минуту вокруг него сплотились друзья.

— Ага, — протянул он, — но при всем уважении, каким пользуется Английский банк среди себе равных, к Англии, думаю, относятся в целом не столь хорошо. Таковы, как вам, без сомнения, известно, умонастроения французов при любом правительстве. Разумеется, у Английского банка есть друзья, но, увы, у самих этих друзей друзей немного.

— Что именно это означает?

— Видите ли, сударь, Франция в трауре. Она жаждет мести, но пока не вполне понимает, как получить желаемое. Она понесла поражение в тысяча восемьсот семидесятом, и не просто поражение, а унижение. Она уступила некоторые самые ценные провинции Германии. Ей пришлось заплатить захватчику, чтобы он ушел. Пять миллиардов франков за вторжение немцев в нашу страну и кражу наших земель. Удивительно ли, что в умах народа преобладает лишь одна мысль? Вы были на площади Согласия? Видели статуи великих городов Франции? Статуя Страсбурга навеки окутана черным; к ней ежедневно кладут цветы, как на могилу. Месть, сударь. Мы хотим мести.

Он помолчал, проверяя, достаточно ли у меня еды, потом захлопотал и извинился, что не предложил ничего выпить. Закутанные от холода дети все еще играли в саду на слабом утреннем солнышке. Их радостный визг проникал даже сквозь закрытые окна.

— Но как отомстить? — помолчав, продолжил он. — Если мы будем одни сражаться с Германской империей, то опять потерпим поражение. У нас нет друзей, помимо стран вроде Италии или Испании, от которых нам мало толка. Габсбургская империя привязана к Германии, русские нам отвратительны, англичане противодействуют нам на каждом шагу по всему миру. Поэтому кое-кто начинает бормотать; мол, выхода нет, мол, есть лучший способ, нежели война, возвратить то, что мы потеряли. Забудем на время про Германию и сплотимся против Англии. Подружимся с Россией, ослабим Англию, потом вернемся к проблеме Германии.

А вторая группа полагает, что все это фантазии, рисовка тех, кто ничегошеньки не смыслит в том, как устроен мир, кто думает, будто конфликт наций не изменился со времен Наполеона. Такие люди говорят, что Франция не будет сильна, когда одержит победу, но одержит победу, когда будет сильна. А страна набирает силу в период мира, когда может всецело посвятить себя накоплению капитала и развитию промышленности. Как делала Англия.

— Вы говорите про банкиров?

— Самых презираемых из всех. Это люди вроде Ротшильдов создали из воздуха пять миллиардов франков, чтобы в семидесятых откупиться от кайзера, а их поносят как евреев-эксплуататоров, жиреющих на чужих трудах. Социалисты сновали по Парижу выкрикивая лозунги; политики ежились от страха в Бордо; генералы искали отговорки; а банкиры занялись изгнанием врага с эффективностью, которую армия даже вообразить не способна. И тем не менее — кем восхищаются, а кого ненавидят?

Не деньги развращают политику, а политика развращает деньги. У всех политиков есть своя цена, и рано или поздно они приходят с протянутой рукой. Вы думаете, можно развратить Ротшильда, Райнаха или Баринга? С точки зрения нравственности банкир и нищий схожи: деньги их мало волнуют. У одного они есть, другому они не нужны. Только те, кому нужны деньги, но кто их не имеет, подвержены коррупции. Иными словами, огромнейшая часть человечества и почти все политики, кого я когда-либо встречал.