Год Дракона - Вадим Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Понимаю.
– Нет. Пока нет. Не понимаешь пока… Я тебе скажу. Ты потом поймешь. Может быть… Ты – это он, а он – это ты. Очень просто, пани Еленочка.
– Скажи мне еще одну вещь, пан Гонта. Зачем он сделал это с Машуковым?
– С кем? А… Это не он. Это я.
– Ну разумеется…
– Ты же такая умная, пани Еленочка, – Богушек посмотрел на нее искоса, усмехнулся. – Я же тебе сказал, что он мне никогда ничего не приказывает. Не нужно мне это. У меня дочка младшая на годок старше, чем ты тогда была. Я тоже спросил было – зачем? А он мне напомнил…
– О Господи, пан Гонта… Господи… Ладно. Ладно. Хорошо. Ты – отец. Я могу это понять. Но – он?! Он даже в лицо меня наверняка еще не видел тогда…
– Видел, – безжалостно сказал Богушек.
– Но почему?!
– Потому что он за всех людей все чувствует, – глухо проговорил Гонта. – Понимаешь, пани Еленочка? Все, все чувствует, и за всех сразу… Когда же ты это поймешь, наконец?!. И хватит бегать уже от него, Христа ради, он же не пацан, ему же жить надо, да и тебе не шестнадцать…
– Я не от него бегаю, пан Гонта. Я от себя бегу…
– Да знаю я, – Гонта, словно решившись на что-то, погасил сигарету и посмотрел на Елену: – Только зря ты это… Пора мне, пани Еленочка. Хозяйство мое ментовское заботы требует.
– Да… Да, конечно. До встречи, пан Гонта, – Елена улыбнулась прыгающими губами и вышла из машины.
Богушек развернулся и, рявкнув на прощание сиреной, подбросившей в воздух стаю голубей, мирно пасшихся на площади, умчался.
Елена поняла, что идти никуда не сможет. Усевшись обратно к себе в машину, она положила руки на баранку, уронила на них голову и громко, в голос разрыдалась. Она что-то подозрительно часто стала плакать последнее время. Старею, подумала Елена. Но ей стало легче.
Посидев минут пятнадцать и окончательно успокоившись, Елена, как могла, убрала с лица последствия разговора с Богушеком. И поняла вдруг, куда поедет сейчас…
ПРАГА, ЮЗЕФОВ. МАРТ
Она оставила «машинчика» на Майзловой уличке, возле Жидовске Раднице [66] , и дальше пошла пешком. У входа на кладбище стоял полицейский автомобиль. Елена замедлила шаг. Боковое стекло опустилось, и полицейский сказал:
– Сегодня закрыто, милая пани.
– Мне… Мне очень нужно туда, – Елена перевела потерянный взгляд с ворот кладбища на полицейского. – Пожалуйста…
– Нельзя, милая пани, – полицейский вздохнул. – Порядок есть порядок.
– Я… Я не туристка. Я могу показать документы…
– Нельзя.
– Пожалуйста, – голос Елены окреп, она шагнула к машине и положила руку на локоть полицейского. – Пожалуйста, офицер.
Он посмотрел на нее, нахмурился и, убрав руку, открыл дверцу. Елена отступила на шаг, и полицейский вышел из машины:
– Милая пани, я не могу вас пустить туда. Это может стоить мне работы. Я вижу, что вы не из любопытства туда рветесь, но…
– И моя журналистская карточка не поможет? – Елена достала пластиковое удостоверение и протянула его полицейскому.
Он скользнул взглядом по нему безразлично и вдруг, выхватив карточку из рук Елены, впился в нее глазами, словно увидел там магические письмена. И поднял глаза на Елену:
– Что ж вы сразу-то… Господи… Пани Елена… Сейчас, – он прижал пальцем динамик переговорного устройства в ухе. – Реб [67] Пинхас, ответь, сержант Галоун… Реб Пинхас… Да. Это я. Открой, пожалуйста, вход. Я знаю. Открывай.
Через пару минут дверь распахнулась, и на улицу вышел пожилой хасид, посмотрел на полицейского, на Елену. Офицер что-то шепнул ему на ухо и, улыбнувшись Елене, кивнул и направился к машине. Хасид снова посмотрел на Елену, вздохнул:
– Чем могу вам помочь?
– Мне… Мне нужно к могиле его мамы.
– Чьей?!
– Да… Майзеля.
Пинхас долго-долго смотрел на Елену. Потом спросил тихо:
– Вы разве еврейка, милая пани?
– Нет, пан… Нет, реб Пинхас. Нет. Я не еврейка. Мне просто очень нужно…
– Хорошо, – кивнул хасид. – Хорошо… Идемте, я покажу.
Они довольно долго шли вдоль надгробий, стоявших так тесно, что они казались частоколом из каменных плит. Наконец, Пинхас остановился:
– Здесь. Когда перевозили их сюда, вы знаете, может, тут уже две сотни лет никого не хоронили… А когда их привезли, тут место свободное было. Как раз для двоих… Вы потом мне стукните в ворота, я вас выпущу…
Он развернулся и пошел обратно. Елена перевела взгляд… Две одинаковых, совсем небольших плиты черного полированного базальта. Надписи на иврите, – или на идиш? Елена не знала. И латинскими буквами – только имена: Рейзл и Симон.
Была вторая половина марта. Уже чувствовалось дыхание весны в небе, но было еще довольно холодно, хотя день выдался солнечный и тихий. Елена посмотрела вверх, на ветки по-зимнему голых деревьев, черные на фоне синего неба… Она знала, что на еврейские могилы не носят цветов, только камни, как символ памяти и вечности, но камень она не могла положить, все ее существо восставало против этого. Она достала из кармана дубленки маленькую свечку, зажгла, осторожно поставила на край плиты и отступила на шаг. И почти без сил опустилась на крошечную деревянную скамеечку, так кстати оставленную здесь кем-то.
– Здравствуйте, пани Руженка, – тихо сказала она. – Простите, что называю вас так… Простите, что буду говорить с вами по-чешски… Я знаю, вы поймете меня… Я столько должна вам сказать… И о стольком спросить… Я так его люблю…
ПРАГА, «GOLEM INTERWORLD PLAZA». МАРТ
Майзель говорил с кем-то по телефону, и вдруг, осекшись, скомкал разговор и вернулся к столу. Вызвал на экран Богушека, спросил быстро:
– Где она?
– Ты чего?
– Гонта.
– Сейчас…
Он пристально следил за лицом Богушека. Наконец, тот перевел взгляд со своих мониторов на Майзеля:
– Она на старом кладбище.
– Где?!
– Где-где, – передразнил его Богушек. – Там…
– Камеры.
– Уже… – Богушек посмотрел на экран и нажал кнопку, передавая изображение с одной из множества камер наблюдения, расставленных по всему городу, на экран Майзелю. – Как вы меня затрахали своей мелодрамой, если б вы только знали, голубки…
– Что… что она там делает? – тихо спросил Майзель, опускаясь в кресло. Он догадался уже, – просто не мог еще никак в это поверить.
– С мамой твоей разговаривает. Что еще она может там делать, по-твоему?!
– Господи, Гонта…
– Да ну вас всех к черту! – окончательно рассвирепел Богушек. – Не отвлекай меня, у меня дел по горло, понял?!
Господи, подумал Майзель. Господи, Ты что задумал, что же Ты такое творишь?!.
Он долго сидел, прикрыв глаза рукой. Потом поднялся, вытащил телефон и позвонил Вацлаву:
– Ахой, величество.
– Говори.
– Я уезжаю на пару дней в горы с Еленой. Прикрой меня.
– О, Господи Иисусе… Что опять?!
Выслушав его, король вздохнул:
– Езжай, дружище. Езжай…
– Не говори Марине ничего, хорошо?
– Добро. Скажи мне, это кончится когда-нибудь?
– Когда-нибудь, величество. Наверное. Ничего. Я сам виноват. Увидимся в воскресенье…
– Отставить. Сиди с ней, пока она не оклемается окончательно. Я обойдусь пока без тебя. Обсудим детали позже, тем более, все идет по плану…
– Звони мне.
– Не буду я тебе звонить. И всем остальным не разрешу. Понял? И ты не смей звонить. Дышите воздухом и занимайтесь любовью, пока не упадете. Все. Отбой. Счастливо.
– Спасибо, величество, – Майзель улыбнулся и сложил телефон.
Потом, отдав необходимые распоряжения, стал ждать Елену.
Она вошла в кабинет, бросила у дивана портфельчик и опустилась на подушки. Он подошел, сел рядом… Посмотрев на его лицо, Елена вздохнула:
– Подсматривал? Подслушивал?
Майзель кивнул:
– Не сердись. Ты же знаешь… Я просто умираю от страха за тебя, жизнь моя.
– Ах-ах, – усмехнулась Елена. – И что же теперь делать?
– Мы уезжаем.
– Куда?!
– Какая разница? – он пожал плечами и улыбнулся. – Просто уезжаем. Вдвоем.
– А как же… а дела?
– Ты – мое самое главное дело, Елена, – Майзель серьезно посмотрел на нее. – Самое главное. Не только сейчас. Я надеюсь, ты когда-нибудь все же поверишь в это…
– Мне нужно собраться… Куда мы едем хотя бы?
– Увидишь. Не нужно собираться, Елена. Поехали.
КРКОНОШИ. МАРТ
Он ехал удивительно медленно – по сравнению с тем, как он обычно это делал. Елена молча смотрела в окно, Майзель не теребил ее. Она вообще не любила разговаривать в машине, у нее возникало всегда такое созерцательное настроение в дороге, – это Майзель обычно развлекал ее всякими «майсн [68] », а Елена с удовольствием слушала и всегда улыбалась… Они ехали на северо-восток, в сторону Крконош, как быстро догадалась Елена.
Вскоре после того, как они миновали Гаррахов, дорога перешла в настоящий горный серпантин. Елена бывала в этих местах всего два раза в жизни, один раз в детстве с родителями и второй – в гимназические годы. Вечно было не до отдыха… Впереди уже выступали очертания Снежки с шапкой не то тумана, не то низких облаков. Потом дорога стала совсем узкой, потом закончился асфальт и начался укатанный гравий со снегом. Здесь еще было столько снега, сверкающего под весенним солнцем, что на душе у Елены немного поутихло.
