Лестница в небо - Михаил Хазин

Теоретик. Вот так сразу взять и убить — реакция обычного человека, не умеющего считать даже на один ход вперед. Посмотрите на ситуацию глазами человека Власти. Что произошло? Во- первых, предательство незначительного вассала (не будь Квигли вассалом, никто не допустил бы его до «внутренней кухни» Общества Круглого стола). Чья это проблема? Сюзерена этого вассала, то есть куратора Квигли в Круглом столе. Как он будет ее решать? Обычным для данной группировки способом — это не первое предательство и не последнее, дело привычное1.

Во–вторых, произошла серьезная утечка информации. Но какая? Есть разница между утечкой «я готов дать показания в суде» [533] и «мне кажется, что я уверен в существовании группировки, о которой я написал». Мало ли что кажется отдельно взятому ученому; утечка станет серьезной только тогда, когда его предположения начнут проверять другие ученые. Если такой проверки не будет, «разоблачения» так и останутся чудачествами эксцентричного профессора. Так что нужно спокойно разобраться, почему Квигли решил написать о властных группировках, что он собирается дальше делать с этим знанием, и как можно повлиять на других историков, чтобы они не испытывали особого желания лезть в эту тему. Вот тогда проблема утечки будет окончательно решена.

Читатель. Признаю, погорячился. Но с другой стороны, раз уж я ничего не слышал про теорию Квигли, получается, что его все- таки убили? Не как человека, а как ученого?

Теоретик. Иначе и быть не могло. Чтобы понять, как это было сделано, представим себе, что это мы с вами ведем «дело профессора Квигли» в мировом правительстве. Раннее утро, кофе, свежая газета на столике, а рядом с ней толстая книга с закладкой и записка: «Смит, это по вашей части; взгляните, что написал ваш уважаемый профессор».

«Как мы уже говорили, Восточный Истеблишмент действительно стоит над обеими партиями и заботится больше о ре- альной политике, нежели о победе демократов или республиканцев» [Quigley, 1966, р. 1244] — читаем мы на странице с закладкой и тянемся за гаванской сигарой. «Ваш уважаемый профессор» — сюзерен, похоже, готов рвать и метать. Тут простыми оправданиями не отделаться, нужно предложить ему что‑то масштабное, с лихвой перекрывающее допущенную ошибку. С чего вдруг Квигли все это написал? Насколько подтверждены фактами его рассуждения насчет «истеблишмента»? Как воспримет эту идею научное сообщество? Как предотвратить ее дальнейшее распространение или направить ее обсуждение в безопасное русло?

Чтобы ответить на все эти вопросы, придется вспомнить, кто такой Кэрролл Квигли, как он стал профессором истории и каковы были его интересы на момент написания пресловутой книги. Родился Кэрролл Квигли в 1910 году в Бостоне [534], в семье ирландского [535] происхождения (отец — начальник пожарной части, мать — домохозяйка) [Quigley, 1979, р. 20]. Как и у его предшественника Миллса, внешняя биография Квигли проста и обычна: учился в Бостонской Латинской школе с 1924 по 1929 (где был одним из лучших учеников за всю историю школы и написал три статьи в «Registry», старейшую школьную газету США [Hyde, 1961]), благодаря успехам в учебе получил стипендию для обучения в Гарварде, куда сразу же после школы и поступил. В Гарваде Квигли первоначально интересовался биохимией, физикой и математикой; однако по регламенту ему полагалось прослушать и какой‑нибудь гуманитарный предмет. Квигли выбрал историю — и увлекся ею на всю жизнь.

В 1933 году он получил магистерское звание (с особым отличием, став лучшим учеником среди изучавших историю) и произвел столь благоприятное впечатление на экзаменатора, принстонского профессора Мак–Илвайна, что тот пригласил Квигли в

Принстонский университет. Два года спустя (1936) уже Гарвард предоставил Квигли стипендию, оплатив двухлетнюю поездку в Европу для написания докторской диссертации о наполеоновском правлении в Италии. В 1938 году Квигли представил в Гарвард три тома своей диссертации, получив степень доктора философии и новое место работы. Наконец, в 1941 году успехами Квигли заинтересовался Эдмунд Уолш [536], основатель Дипломатической школы [537] при Джорджтаунском университете (Вашингтон). Он пригласил Квигли в Джорджтаун читать лекции по истории (в Гарварде Квигли вел только семинары). Квигли без колебаний согласился, и вскоре выяснилось, что он — прирожденный преподаватель, лектор от Бога, производящий неизгладимое впечатление на своих слушателей [538]. За 35 лет работы в Школе международных отношений (1941-1976) Квигли издал только две книги («Эволюция цивилизаций» и «Трагедия и надежда»), но зато подготовил десятки тысяч (!) студентов, многие из которых определяли впоследствии внешнюю и внутреннюю политику США. Составить представление о том, как воспринимали Кэрролла Квигли его друзья и коллеги, можно по следующему отрывку из предисловия Гарри Хогана к «Эволюции цивилизаций»:

«Для меня он был — можете смеяться, если хотите, — человеком масштаба Блаженного Августина, Пьера Абеляра и Фомы Аквинского, разыскивавшим истину путем исследования подлинной реальности, которую он вытаскивал на свет божий из человеческой истории… Если бог Западной цивилизации, которой Квигли посвятил так много лет, существует, — сегодня он приветствует Квигли как одного из своих лучших угодников» [Quigley, 1979, р. 16].

Упоминание бога западной цивилизации в этой цитате не случайно: в Джорджтауне Квигли читал курс лекций по эволюции цивилизаций, рассматривая историю человечества в самом крупном масштабе. Разумеется, среди уже умирающих или еще не набравших силу цивилизаций особо выделялась одна — западная, мнение о которой, сложившееся у Квигли за годы работы, нашло свое лучшее воплощение в знаменитом высказывании Билла Клинтона:

«Еще тинейджером я слышал призывы Джона Кеннеди к активной гражданской позиции'. Будучи студентом Джорджтаунского университета, я услышал кристально ясную формулировку этого призыва, сформулированную профессором по имени Кэрролл Квигли: американцы являются величайшей нацией в мире, поскольку мы всегда верим в две вещи — в то, что завтра может быть лучше, чем сегодня, и что каждый из нас несет личную моральную ответственность за то, чтобы это было сделано [539]» [Clinton, 1992].

Гражданская позиция Квигли была замечена, разумеется, не только президентом Клинтоном (через 16 лет после смерти профессора); на протяжении многих лет он был консультантом различных правительственных учреждений, таких как Министерство обороны3, Государственный департамент и Особый комитет Конгресса по науке, космосу и технологиям. Любопытно, что несмотря на увлечение историей вооружений и работу на Министерство обороны, сам Квигли по политическим взглядам был скорее пацифистом, выступая против войны во Вьетнаме [540] и чрезмерной роли военно–промышленного комплекса в правительстве США. Тем не менее к середине 1960–х годов профессор Джорджтаунского университета Кэрролл Квигли был уважаемым членом общества, принятым в американском истеблишменте и не проявлявшим (в отличие от того же Миллса) каких‑либо бунтарских наклонностей. И вдруг — «Трагедия и надежда»! Какая муха укусила уважаемого профессора?

Читатель. А может быть, он и не собирался «разоблачать» истеблишмент? Просто изучал свою любимую западную цивилизацию, изучал, да и доизучался?

Теоретик. Вот это было бы здорово, подхватывает господин Смит. Тогда можно доложить сюзерену, что Квигли просто вскрыл «дырочки» в нашей системе безопасности, за что его, а лучше меня, следует представить к награде! Но можем ли мы быть уверены, что все дело только в научном подходе? Что там писал Квигли в своей первой книге, «Эволюция цивилизаций»? Следует ли из нее специализированный интерес к властвующим элитам? Держа перед собой эти вопросы, обратимся к научной биографии мятежного профессора.

Кэррол Квигли начал читать свой курс по эволюции цивилизаций в 1941 году, всего через несколько лет после выхода в свет первых шести томов [541] «Постижения истории» Тойнби [542], труда, сделавшего «цивилизации» предметом исторической науки. Опубликованное в 1946–м краткое изложение [543] шести томов Тойнби стало мировым бестселлером, и с этого момента слово «цивилизация» у любого образованного читателя стало ассоциироваться с «вызовом и ответом» [544], а также с «творческим меньшинством», которое находит этот самый ответ2. Концепция истории, которую Квигли преподавал уже несколько лет, существенно отличалась от теории Тойнби, и ему конечно же приходилось разъяснять студентам недостатки идей модного бестселлера. За 15 лет подобной работы концепция Квигли превратилась в целостную, понятную каждому студенту и действительно многое объясняющую теорию, которую он и счел нужным изложить в отдельной книге.