Красные цепи - Константин Образцов

— Даже страшно слушать дальше. Все, что приходит в голову, настолько отвратительно, что не хочется держать это там дольше одной секунды.

— Мне не рассказывать?..

— Продолжай, конечно. Просто после того, что я сегодня пережила и чего наслушалась, картины представляются самые жуткие.

— Боюсь, что действительность может их превзойти. Потому что теперь в этой истории появляется наш общий знакомый, Даниил Ильич Кобот, который сейчас раскроется перед тобой с еще одной выразительной стороны.

Абдулла и Кобот были знакомы уже давно. Ходили слухи, что когда-то Кобот, будучи военным хирургом на Кавказе, помог раненому Абдулле: того подобрали на месте боя федеральных сил с местными бандитами, к числу которых он принадлежал, и Кобот не только успешно прооперировал его, но и выдал каким-то образом за пострадавшего бойца спецназа, чем практически второй раз спас ему жизнь. Думаю, что Абдулла нашел способ, как отблагодарить чуткого доктора. И вот теперь, много лет спустя, он снова вспомнил о Коботе и обратился к нему за помощью, разумеется, не бескорыстной. Для того чтобы привести в исполнение задуманную Абдуллой казнь, требовалась хорошая операционная, трое хирургов и один анестезиолог. Операционную Кобот сумел арендовать на ночь в Военно-медицинской академии, нашел анестезиолога, а в качестве еще двух хирургов пригласил… догадайся, кого?

— О, Боже…

— Совершенно верно, еще двоих твоих знакомых, Эдипа Иванова и Георгия Мампорию. Как видишь, когда Кобот делал тебе предложение о сотрудничестве, он оказывал большую честь присоединиться к маленькому, но давно сплоченному коллективу мерзавцев.

Несчастных насильников привезли среди ночи в Военно-медицинскую академию и разложили на хирургических столах. Абдулла отдельно настаивал, чтобы они оставались в сознании, так что анестезиологу пришлось применить все свое искусство, чтобы так и было на протяжении того времени, пока склонившиеся над столами хирурги в масках отрезали лежащим подросткам руки и ноги. После того как руки были отделены от туловищ по плечевым суставам, а ноги были вынуты из бедренных, наступила очередь ампутации гениталий. Последними были глаза, которые извлекли из орбит, и языки, аккуратно вырезанные из ротовой полости. Операционная была залита кровью, а ампутированные конечности заполнили собой два больших оцинкованных корыта. К утру от трех молодых людей остались только человеческие обрубки, лишенные половых органов, слепые, мотающие безглазыми головами и издающие мучительное мычание. Впрочем, один из них все-таки умер после завершения операции: видимо, не выдержало сердце, а двое других были тщательно перевязаны и оставлены на пороге одной из больниц. Не исключено, что они живы до сих пор: в вечной темноте, немые, заключенные в гниющий обрубок беспомощной плоти. Говорят, что, когда Абдулла бодро отчитывался Галачьянцу о проделанной работе, тот сказал только одно слово: «Хорошо». И все.

— Кошмар какой-то…

— Да, кошмар. Но не больший, чем узнать, что твоя единственная и любимая дочь четырнадцати лет от роду жестоко избита, изнасилована, а кроме того, обречена на скорую и мучительную смерть. Дело в том, что в конце этой драматической истории прозвучал еще один аккорд, превратившей ее в настоящую трагедию.

У Маши Галачьянц обнаружили ВИЧ. Это выяснилось через три недели, при повторных лабораторных исследованиях крови, когда отец и дочь молча сидели рядом в пустом коридоре клиники, где ее лечили от последствий посещения дня рождения школьной подруги. Маша не плакала, а просто сидела и смотрела в стену перед собой своими огромными черными глазами, в которых уже не было слез, не отвечала на вопросы, не реагировала на слова, так что, когда в коридоре появился смертельно бледный врач с результатами анализов крови, навстречу ему поднялся один Герман Андреевич. Неизвестно, знал ли один из насильников, что где-то подхватил смертельную заразу, или нет — да это и неважно. Зато теперь Галачьянц узнал о том, что кроме сломанного носа, ушибов лица и многочисленных разрывов тканей полуночные кавалеры наградили его дочь вирусом, который с этого момента поселился в ее крови и останется там до тех пор, пока рано или поздно не сведет в могилу. Страшно подумать о том, что он испытал в эти минуты.

Галачьянц воспитывал Машу один: ее мама, его жена, умерла, когда Маше было два или три года, так что на протяжении долгих лет дочка была единственной и главной женщиной в его жизни. И конечно, он приложил все мыслимые и немыслимые усилия к тому, чтобы не дать развиться в ее организме смертельному заболеванию. Но увы — больше года назад ВИЧ активизировался, и наступила активная стадия СПИДа, прогрессирующая быстро и неумолимо. Я знаю об этом потому, что информация о болезни дочери Галачьянца мгновенно разлетелась по всем похоронным агентствам города, которые стали ждать ее смерти с голодным предвкушением гиен, рассчитывающих первыми добраться до организации обещающих быть невероятно пышными похорон. Новости об ухудшающемся состоянии здоровья приходили почти ежедневно: пневмоцистная пневмония, саркома Капоши, кандидоз пищевода, внелегочный туберкулез — девочка мучительно умирала, и похоронные агенты отслеживали неумолимую поступь смерти подобно шакалам, следящим за последними шагами обреченного животного.

— Необычно быстрое течение заболевания, — заметила Алина. — Обычно этот вирус убивает гораздо медленнее, человек вполне может прожить с момента заражения еще десяток лет.

Гронский кивнул:

— Да, но, видимо, нет правил без исключений, и одно из них пришлось как раз на случай Маши. Смерть не дала ей отсрочки и сидела у изголовья постели девочки, ожидая развязки и внимательно наблюдая за тем, как мрачная стая болезней, этих зловещих эмиссаров вечности, разрывает на части тело, едва удерживающее душу в слабеющих объятиях.

А потом все закончилось. Новости от врачей перестали покупать, сиделки и санитары были отпущены из дома Галачьянца, и большинство похоронных агентов сошлись во мнении, что Маша умерла, а Галачьянц похоронил ее тайно, не желая делать свое горе достоянием широкой общественности. Поэтому можешь себе представить мое удивление, когда и услышал от тебя, что Маша жива, и даже здорова, в чем я и сам имел возможность убедиться. Вот почему я попросил тебя о том визите к Галачьянцу и об анализе крови его дочери.

— Я могу тебе со всей ответственностью заявить, что в ее крови нет ни следа не только ВИЧ, но и вообще каких бы то ни было вирусов или заболеваний. Девочка совершенно здорова.

— Я знаю. И теперь, когда и ты знаешь обо всем, попробуй убедить себя в том, что причиной ее выздоровления не является ассиратум.