Полет на спине дракона - Олег Широкий

   — Что... все?

   — Василько тебе понравится. Да вот беда: женат он на дочери князя черниговского, и с врагами своего зятя не сговорится — уж больно гордый. Зато его брат Владимир... вот с ним-то я поладил.

   — Чего хочет?

   — Того же, что и ты... Чтоб Ростову вольности сохранить и не зорить, да ещё чтобы мы Владимир порушили...

   — Рассчитаться с Георгием желает?

   — Не без того, да не в этом суть. Владимир разрушим — Ростов воспрянет. Но войска они нам не дадут...

   — А корма?

   — Корма дадут, ежели их земли зорить не будем, а владимирские, напротив, пожжём...

   — Ну что ж, Бамут. Быть по сему...

Бату улыбнулся: эко ловко анда всё повернул: выходило, что разрушение Владимира, в котором даже веча не было — давняя мечта очень многих. И за это его не проклянут, но, того и гляди, благословят. Правда, не вслух. С этим он уже встречался. Вслух его далее ростовцы проклянут — дабы подозрения от себя отвести.

   — Но драгоценности в моём сундуке на этом не кончились, — продолжил соглядатай.

   — Это ещё не всё? Ну, так рассказывай!

   — Много лет Георгий Всеволодович сражался в этих землях со всеми подряд, и помогали ему в том не бояре, а дворяне, дворня — меньшая дружина. Те, кто без него никто — простые неприкаянные разбойники. Если ты ещё не понял, повелитель, — продолжил любивший сравнения Боэмунд, — бояре — это здешние родовые нойоны, а меньшая дружина подобна тем людям длинной воли, которые мельтешили вокруг Темуджина.

   — Бамут, помнишь, давным-давно в горах Маркуз рассказывал нам, что Темуджин со своими разбойниками ничего бы не сделал, если бы его не поддерживала несторианская церковь?

   — Вот именно. Георгий со своими безродными разбойниками из «меньшей дружины» был бы давно раздавлен, если бы мелькиты («православные» по-здешнему) не оказывали ему всяческую поддержку. Всё бы так, да вот беда: после того как латыны взяли главный румийский город, они и сами хромают на обе ноги...

Собеседники замолчали, погруженные в общие воспоминания о своей юности. Там, в горах Прииртышья, тоже были сосны. Но там они карабкались вверх по склону, здесь — лениво всосались корнями в равнину.

   — Знаешь, как называют эти земли? «Украина Залесская», а жителей — украинцами, — вдруг, как бы не в связи с предыдущим, спросил Боэмунд.

   — Ну и что? Мало ли окраин?

   — Видишь ли, я подумал о наших несторианах... Прости, Бату, я не хочу тебя обидеть, но урочище Делюн-Болдох, где зародился твой род, был глухой окраиной могущественной державы джурдженей...

   — Увы, это так, но почему ты об этом вспомнил?

   — Почему несториане поддержали и возвеличили Темуджина — человека окраины... — Боэмунд невольно посмотрел на Бату тем взглядом, какому научил его Маркуз. Механически свёл глаза на воображаемой точке на лбу. Вздрогнув, преодолел искушение превратить друга в ведомого... Нет, этого он делать не будет. С усилием опустил глаза вниз. Нет, этого он делать не будет... никогда.

Бату, кажется, ничего не заметил, но мысли обоих поскакали стремя в стремя. Или за долгие годы их мысли научились пастись на одних полянах?

Джихангир нахмурился, как всегда при упоминании Темуджина, заговорил медленно, с усилием... То, о чём он сейчас подумал, подсказывало ему очень верный, но страшный путь.

   — Загадки тут нет, Бамут. Кого гонят на окраину? Недовольных, обиженных, ненавидящих...

Бату вспомнил, как восставали племена против молодого Темуджина, вспомнил, как искали они поддержки у иноплеменников-найманов, и тут его осенило. Не выступить ли и здесь, на Руси, в роли найманского хана? Тем более что Темуджина и Георгия сближала почти всеобщая ненависть ревнителей старины. Правда, была и разница: Темуджин был умён, а Георгий, похоже, непроходимо глуп, да ещё к тому же и жесток без надобности. Кроме того, он не умел привлекать к себе людей, кто мог бы стать для него опорой, как стали опорой для Темуджина «люди длинной воли».

   — Всё бы хорошо, Бамут, но нет у них своего Темуджина, того, кто вовремя поднёс бы мне соболью доху, как мой дед — хану найманскому.

   — Не ценишь ты своего слугу, джихангир. Стал бы я с тобой беседу вести, если бы уже не нашёл такого «темуджина»...

   — И кто же он? — встрепенулся джихангир.

   — Строптивый брат Георгия, переяславский князь Ярослав — вот как раз тот, кто нам нужен...

   — Вижу, ты хорошо поработал, анда...

С лицом купца, раздающего родичам долгожданные дорогие подарки, Боэмунд пояснил:

   — С чего начал борьбу с родичами твой прадед Есугей? Он растил вокруг себя не рабов и блюдолизов, а повёл ретивую молодёжь в военный поход на врага за добычей. То же самое делает Ярослав... Теперь у него есть закалённое в походах войско.

   — На нашу голову, — подсказал Бату.

   — Будем глупцами — будет и на нашу. Георгию был нужен богатый Новгород — так он расположение новгородцев угрозами завоёвывал, хлебные поставки перекрывал. Вот и подумай, что из этого вышло?

   — Догадываюсь, а что придумал твой Ярослав?

   — Самое правильное. Он предложил новгородцам защиту от соперников-латынов и от разбойников-литовцев. И тут же в Новгороде у него появилось много союзников. Вот и думай, он хочет власти, чтобы «защитить», а Георгий — чтобы ей упиться. Георгий прохлопал подходящий момент, и всё мужское население, способное держать меч, переметнулось — не только, кстати, от Георгия Владимирского, и от Юрия Рязанского — к Ярославу. Этот «Темуджин» удила на воинов пока не надел — и они выбирают князя по своему хотению. Добычу делит по справедливости, а главное, так всё устроил, что попасть к нему в дружину — большая честь. Абы кого не возьмут. Правда, он никому и не отказывает. Крутись, учись, там видно будет... А службы в Переяславле достаточно. Вот так и границы уберёг, и надежду смердам подарил.

   — Берикелля, — понравилось Бату, — так с кем же мы воевали под Пронском и Коломной? С огрызками? С теми, кто для Ярослава не сгодился и в конюхи? А наши-то перья распустили, багатурами себя почувствовали, дурачье. Думали, что урусуты все такие. А оно видишь как. Уважил ты меня, Бамут, ох уважил.

   — Выходит, что так, — вздохнул соглядатай, но не больно-то печально...

   — Только ты тоже не слишком радуйся, ни Владимир Ростовский, ни Ярослав Переяславский своих войск в подмогу всё же не дадут.

   — Вот и зря. Имели бы добычу и милость мою...

   — Ростовские князья всё-таки Георгия больше, чем нас, боятся. Все тут думают так: татары смердов да ратаев пожгут и удалятся восвояси, а нам тут жить. Не больно-то верят они, что ты сумеешь Георгия бесповоротно завалить. А хитрому Ярославу воины для другого нужны. Литва напирает на Смоленск, глядишь, и сюда доползёт — эти, если придут, так не уйдут. А в Новом Городе он люб, пока его от латынов спасает, да всякую пену удалую с новгородской похлёбки соскребает. Без войск — какой от него прок, он на том и держится. Уже то хорошо, что против нас воевать не станет...

Бамут задумался, добавил:

   — Впрочем, есть у нас один общий с Ярославом враг — Михаил Черниговский. Ежели мы Георгия свалим, вот тогда он нам и Михаила свалить поможет. Но не вдруг, а когда руки от насущных дел развяжет.

Бату понимал, что военная поддержка Ярослава — это уж будет везение через край — и на том спасибо, что Боэмунд опять отвёл опасность.

Не стоит забывать: Ярослав, окажись он в числе врагов, — большая беда. Он не из тех, кто оцепенел бы от успехов монголов в Рязани. Если бы этот коршун поддержал своего рыхлого брата, грандиозный набег Бату захлебнулась бы ещё на землях Георгия Всеволодовича. Так или иначе, но бои с Ярославом, в которых не пришлось бы надеяться на глупость противника, обескровили бы войско.

Скорее всего, не хватило бы сил для рывка на юг через земли черниговские.

Выходило, что Бату придётся воевать с Георгием в одиночку, но только с Георгием. И то ладно.

А тот факт, что Ярослав и ростовчане обещали поддержать их кормами и пищей (а может, где и воинами) — тоже дело не из малых. Значит, в Переяславле, Ростове и Угличе он, Бату, найдёт тёплый приём, если, конечно, не будет трогать местных жителей.

Так Бату получил целое созвездие «габалыков», о которых давно мечтал.

Бату. 1238 год и далее

Однообразные заботы... как накормить коней, как людей? Он чувствовал себя взбесившейся лошадью, тщетно бьющей копытом по снегу — травы всё нет... Такое снилось тогда.

Озверевшие отряды рыскали по лесам, обгладывали деревни, как лоси осиновую кору, едва не вырывали сено изо рта здешней пришибленной скотины. В лесу они были, словно верблюд в кустарнике. Бату часто благодарил Небо за то, что погасили факел Коловратова отряда — вот бы где тому развернуться.