Когда мы встретились - Шей Шталь

в этой самой комнате, прижавшись друг к другу, смеясь, живя известными только нам моментами и воспоминаниями, и Бэррон двигался надо мной, приоткрыв губы в благоговейных проклятьях. Как он смотрел на меня сверху вниз с диким выражением лица, как я чувствовала кончиками пальцев его твердые мышцы, умоляла не останавливаться и знала, что он держит в руках струны моего сердца, хотя все это и временно.

Бэррон снова переводит взгляд на меня, но он ничего не говорит, по крайней мере, словами. Мое лицо вдруг оказывается между его ладонями, совсем близко к его лицу. Его пальцы электризуют мою кожу, ощущения успокаивают и в то же время пугают. Он наваливается на меня всем своим весом, и его губы едва касаются моих губ.

Бэррон утыкается лицом мне в шею, а затем сильно впивается в мои губы. Он целует меня отчаянно, наполняя мой рот всем тем, что мы друг другу не сказали. Пусть это будет нашим прощанием. Потому что это проще, чем слова.

Не открывая глаз, Бэррон прижимается лбом к моему лбу и, разорвав наш поцелуй, проникает в меня. В следующую секунду он выдыхает, и я глотаю его стон.

Выскользнув, Бэррон снова толкается в меня, на этот раз сильнее. Он поднимает голову и смотрит на меня, и я вижу это. Любовь. Это ясно как день, мужчину распирает от желания сказать лежащей под ним девушке, что он ее любит, но он сдерживает слова.

Он не хочет их произносить, и я знаю, почему. Всё наконец-то обрело смысл. Если он попросит меня остаться, то ситуация будет как у них с Тарой.

Я обхватываю его за шею и приближаю к своим кубам. Выгнув спину, я раздвигаю ноги, чтобы он проник в меня еще глубже, мне это необходимо так же сильно, как и ему. Бэррон стонет мне в рот, трахая меня все сильнее.

Уперев ладони в матрас, он отстранятся, глядя на меня сверху вниз.

— Сильнее, — прошу я, желая, чтобы это происходило именно так. Я не хочу видеть в его глазах любовь, потому что так уйти будет еще больнее.

Бэррон двигается сильнее. И так мы разрываемся на части. Вместе. Это некрасиво, но падение никогда не бывает красивым. Оно всегда оставляет после себя кровь и синяки.

Когда он застывает надо мной, я обхватываю его руками, наслаждаясь секундами, когда наши тела замирают, и слова не нужны. Будь у меня под рукой дневник, я бы написала:

Я не готова к концу

Мы только начали.

Оправится ли когда-нибудь мое сердце?

Рассказать о моем отъезде девочкам оказалось не так легко. Вообще-то, это было невыносимо. Мы позавтракали, девочки играли со своими игрушками, а потом я сказала им, что мне пора уезжать. Сначала они не поняли.

— Почему? — спрашивает Кэмдин, ее взгляд мечется к Бэррону, а затем снова ко мне.

— Мне нужно сегодня уехать, — с дрожью в голосе говорю я.

Я оглядываюсь на прислонившегося к стене Бэррона, который опустил глаза в пол, будто ему невыносимо на меня смотреть. Он кусает внутреннюю сторону щеки, теребит рукав рубашки, на его сердце прочная броня.

— Я осталась только на Рождество, а теперь мне нужно уезжать.

— Мое заклинание не сработало, — сердито зыркает на меня Сев и топает прочь в свою комнату.

Бэррон вздыхает.

— С ней все будет в порядке, — говорит он и уходит за ней, оставив меня наедине с Кэмдин.

Она сидит на краю дивана, свесив с него ноги, все еще обутые в подаренные мною сапоги. Кэмдин не снимала их с тех пор, как развернула. Даже спала в них прошлой ночью. Она поднимает на меня свои темные глаза.

— Я забыла покормить Лулу, — выдыхает она, распахнув глаза.

— Хочешь, я пойду с тобой?

Помешкав, Кэмдин соскальзывает с дивана и тянется к моей руке.

— Хорошо.

— Ты знаешь, что мне нужно уехать, — говорю я Кэмдин, пока мы кормим морковью Лулу, и чувствую, что мое сердце сейчас разорвется на миллион кусочков.

Она дает ей еще одну морковку. Лулу ее съедает и обнюхивает мои руки в поисках следующей. Кэмдин перемещает на меня растерянный взгляд.

— Почему?

— Я была здесь только потому, что твой папа чинил мою машину, — напоминаю я ей. — Он все закончил, так что теперь мне пора уезжать.

— Куда ты поедешь?

Я поднимаюсь и провожу рукой по гриве Лулу.

— Не знаю. Может, в Теннесси.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — шепчет Кэмдин, ее голос такой тоненький и невинный, что я вспоминаю, что ей всего пять лет, и она этого не понимает. — Почему мы тебе не нравимся?

— Дорогая, дело не в том, что вы мне не нравитесь, — я прижимаюсь губами к ее макушке, убирая волосы с ее милого личика. — Ты смотрела мультфильм «Рапунцель»?

Кэмдин кивает.

— Ну, помнишь,