Когда исчезает страх - Петр Капица

Первыми к Яну в палату прорвались Хрусталев и Сережа Маленький. В куцых белых халатах и унтах они выглядели комично.

— Насилу впустили, — сказал механик. — Пришлось к главному хирургу обращаться. Хорошо, я с собой письма Бетти Ояровны захватил. Подействовало.

— Она знает, что со мной?

— Видно, догадывается, письмами и телеграммами бомбардирует.

— А ты, олух, конечно, ничего не ответил ей?

— А что я напишу? С мамашами надо деликатно. А я сам мало знаю… В окно к тебе не давали заглянуть.

— Сейчас же иди на почту и дай «молнию».

— Хоть секунду дай посидеть, — взмолился Сережа Маленький. — Я же месяц тебя не видел, а через пять минут нас обоих выгонят.

— Ян, — сказал Хрусталев, — мы главхирургу поклялись не волновать тебя. Разумеешь? Так что давай только на нейтральные темы разговаривать. Если хочешь о погоде, — могу сообщить: синоптики ничего хорошего не сулят. Нас на новую технику пересаживают. Довольно, говорят, на гробах летать. Двенадцать штук «ЯКов» дали. Ух, лихие машины! Дадим на них жару! Выздоравливай быстрей.

— Ладно, будет про технику. Ты лучше скажи, что с Кириллом?

Летчик с механиком растерянно переглянулись: «Вот так раз! Ян, оказывается, ничего о Кочеванове не знает».

— Видишь ли, он в тот раз на наш аэродром не вернулся… — начал изворачиваться Хрусталев.

Ян перебил его:

— Погиб?

— Определенно никто не знает, а предположения всякие. Моряки с катеров видели, что из облаков вывалился какой-то самолет и упал в воду. Обломков не осталось. Еще посты наблюдения сообщили, что самолет сгорел на ничьей земле. Но мы надежды не теряем. Я уверен: Кирилл вернется. Помнишь, как в тот раз: на него похоронную заготовили, а он пленного приволок. И сейчас где-нибудь по снегу тащится… Скоро наступление, мы его встретим.

— И Сережа Большой ждет. А у него предчувствие — будьте спокойны. Погоду лучше синоптиков предсказывает, — для пущей убедительности вставил механик.

— Зачем вы мне голову морочите? — с укоризной сказал Ян. — Без вранья не можете?

— Мы?.. Мы высказали единодушную точку зрения. Можешь проверить… Спроси хоть у замполита.

В эту минуту появилась старшая сестра.

— Товарищи летчики, ваше время вышло, — сообщила она. — Прошу не задерживаться.

— Есть, удаляемся, — поспешил ответить Хрусталев, словно обрадовавшись тому, что невеселый разговор можно прервать.

Засунув в тумбочку принесенные пакеты с фруктами, шоколадом и печеньем, гости козырнули старшей сестре и вышли в коридор, а там Сережа Маленький убежденно сказал:

— Выживет, по глазам вижу. Даст он теперь фрицам!

Выздоровление шло медленно. Правда, раны уже затянуло, Ян мог садиться, но левая рука почти не поднималась.

— Что с ней? — с тревогой допытывался Ширвис у хирургов, А те лишь пожимали плечами.

В госпиталь для консультации опять вызвали ленинградского профессора. Он осмотрел Яна, подвигал лохматыми бровями и сказал:

— Н-да, неприятность: мышцы нехорошо срослись. Придется их отделять. Скрывать не буду: операция препротивная. Готовы ли вы еще раз лечь на стол или будут возражения?

— Делайте что понадобится, — ответил Ян. — Я готов и три раза лечь, лишь бы обе руки действовали, иначе какой же из меня летчик и боксер?

— Вы еще и о боксе думаете? — удивился профессор. — Нет, батенька, о ринге забыть придется. И воевать вряд ли будете. Сердце не позволит.

— Но оно же у меня здоровое.

— Не только здоровое, а крепчайшее! Другой бы на вашем месте давно бы, как говорят моряки, концы отдал. И все же оно не железное. Лучше поостеречься. Перетруждать его после такого ранения не рекомендуется.

Вторую операцию Ширвису делали под местным наркозом. Ян лежал стиснув зубы и настороженно всматривался в сосредоточенное лицо хирурга, стараясь по движению бровей разгадать настроение профессора. Удачно ли тот действует?

И когда Яна укладывали после операции на носилки, он пошутил:

— Спасибо, профессор. Теперь непременно боксом займусь. Приглашаю вас на общегородские соревнования в Ленинграде.

Ян терпеливо переносил госпитальный режим, глотал лекарства, хотя ему осточертело лежать на койке, тянуло в полк.

Приходившие товарищи наперебой расхваливали полученные «ЯК-9», на которых была установлена скорострельная пушка. По их рассказам, эта стремительная машина легко обгоняла немецкие, была умна, послушна в управлении и чуть ли не сама сбивала противников. Против нее «харитоши» и «китти-хауки»— беззубые дедушки и бабушки. Друзья раззадоривали Яна, вызывая желание полететь на настоящей скоростной машине.

Даже малознакомые люди побывали у него в госпитале, а Зося не показывалась. Ее видели в Мурманске, кутящей с каким-то капитаном первого ранга, часто встречали на танцах в Доме офицеров.

«Живет в свое удовольствие, — думал Ян. — Зачем ей прикованный к койке инвалид? Разве у нас любовь? Пора кончать эту пустую игру. И перед Борисом стыдно, он о матери заботится, а я свинья свиньей».

В госпитале Зося появилась неожиданно: она прибыла на машине с каким-то начальством и забежала на несколько минут к Яну.

— A-а, наконец-то! Долго вас ждали, леди, — сказал он с горькой усмешкой. — Видно, совесть замучила?

— Представь себе — ни чуточки. Я, как и ты, не люблю хворых. Да и времени не хватало.

Вид у нее был такой, словно Зося сердилась на него за то, что он так тяжело ранен.

— Все развлекаемся, фронтовые победы празднуем? — спросил Ян.

— Должность у меня такая.

— А может быть, профессия?

— Не хами, Ян. Съезжу по физиономии, не посмотрю на ранение, — предупредила она. — Что за натура у мужчин подлая: если с ними близки, то они считают себя вправе говорить всякие гадости.

— Не надо правду называть гадостью.

Зосе хотелось встать и уйти, но усилием воли она заставила себя сидеть и продолжать разговор.

— Видишь ли, не всегда человек поступает разумно. Я не собиралась к тебе, а все же пришла. Бетти Ояровна в письме попросила. Она не верит твоим приятелям и надеется на мою объективность. Ты, как я слышала от врачей, в серьезную передрягу попал?

— Было… заглянул туда, где все декорации кончаются. Моя жизнь за последнее время стала слишком увлекательной и романтичной. Только мамаше об этом не пиши. Как там Борис живет?

— Со старухами да ребятишками возится. Совсем обабился.

— Ты к нему, как всегда, несправедлива. Он настоящий парень. Такие люди не часто встречаются.

— Мне от этого мало радости. А сам ты знаешь, что такое справедливо, а что несправедливо? — запальчиво спросила она.

— Как будто начинаю понимать. Для этого потребовалась хорошая встряска. Вот в башке и посветлело. Многое мне теперь видится мелким и пустым. Чтобы человек что-либо понимал в жизни, ему надо кое-что пережить.

— Я вижу, — ты в праведники метишь, — не без иронии заметила Зося. — Только не строй из себя, пожалуйста, незаурядную личность. Это тебе не подходит, а старых друзей растеряешь.

— Таких друзей, как ты, у меня больше не будет, я распрощался с ними.

Они оба умолкли. Не о чем было больше говорить. Зося сделала вид, что его слова ее не обидели. Но глаза выдавали: они стали недобрыми, отчужденными.

Незримый суд состоялся. Был вынесен приговор: больше они не встретятся.

— Ну что ж, спасибо за гостеприимство, — наконец выдавила она. — Прощай.

И, не подав ему руки, вышла, оставив на тумбочке английский шоколад, пачку бисквитов и апельсин.

В госпиталь стали прибывать машины, наполненные ранеными. Значит, началось наступление и на севере!

Хотелось скорее выздороветь и попасть в родной полк.

— Эх, без нас война кончится, — вздыхали лежачие раненые. — Не успеем.

— Доктор, выпишите меня, — просил Ширвис. — Я ведь здоров, стоит ли из-за пустяков задерживать.

— Нет, брат летатель, на войну ты уже опоздал, — говорил старший хирург. — С месяц еще побудешь у нас, все процедурки пройдешь, потом на комиссию. А она, как известно, может «закомиссовать». Скорее всего, отпуск даст.

Хирург был прав. После стремительного осеннего наступления немцев почти нигде не осталось на русской земле. Советская Армия уже была в Болгарии, в Румынии, двигалась по Югославии, Венгрии, Чехословакии, Польше и пересекла государственную границу Норвегии…

Глава двадцать девятая

В «Убежище девы Марии» Хилла Зикк распоряжалась в здании, заселенном малышами. Благодаря ей Большинцова осталась няней.

День в «Убежище девы Марии» начинался рано. Детей будили чуть свет, выстраивали на общую молитву, подсчитывали; а после утреннего кофе — разводили по работам.