Когда исчезает страх - Петр Капица

«Почему же катера не уходят? Чего они мешкают? — не мог понять Ян. — Ага! Появились новые самолеты. Девять «мессеров». Они опасны и для нас».

Доложив об этом штабу полка, Ширвис приказал товарищам собраться над Малыми бухтами и построиться в оборонительный круг.

Он хотел было направиться к своей группе, но два «стодесятых» пошли на него в лобовую атаку. Навстречу полетели разноцветные огненные шарики. Они проносились слева и справа и казались безобидными, словно «шутихи» фейерверка.

«Не отворачивать!.. Не отворачивать! — приказал себе Ширвис. — Рубани хоть винтом, раз нечем стрелять».

Наверное, он таранил бы левого «мессершмитта», если бы яркая вспышка не заставила инстинктивно зажмуриться, невольно пригнуться и толкнуть ручку управления.

Прямое попадание! На какое-то мгновение Ян растерялся. Но его руки действовали инстинктивно: они вывели самолет из штопора.

«Китти-хаук» Ширвиса восходящей спиралью устремился к кучевым облакам.

— «Шестой»! «Шестой!» — услышал Ян в наушники. — У вас показалось пламя.

Ширвис и сам заметил, как из левой плоскости, изрешеченной осколками и пулями, вместе с огнем вырвался клуб черного дыма. В кабине резко запахло порохом и жженой резиной. Трудно стало дышать.

«Вот я и попался!» — подумал Ян.

Он почти механически, словно в бреду, открыл фонарь кабины. Смятый фонарь тотчас же сорвало воздушным потоком.

Ян хотел сообщить товарищам, что вынужден покинуть их, и вдруг ощутил режущую боль внутри, от которой захватило дыхание.

«Ранен в грудь, надо домой… скорей домой, только бы не потерять сознание».

Его сердце, казалось разбухало. Очки вдруг запотели. В них невозможно было что-либо разглядеть. Коротким движением Ян сорвал с глаз очки и подставил гудящую голову под холодную струю воздуха. От этого ему стало легче. Он мог собраться с мыслями.

Мотор, потрескивая, завывал и едва тянул.

«Скоро остановится. До аэродрома не дотяну. Надо садиться. Но куда?..»

Вокруг виднелись темно-коричневые скалистые сопки. Только вдали блеснуло знакомое лебединое озеро. Оно мелководное. Грунт на дне твердый. Можно посадить самолет на отмель. Это даже лучше: брызги загасят пламя.

Ширвис попытался снять левую руку с управления газом, но она не слушалась, стала какой-то деревянной. Тогда он зубами вцепился в рукав и заставил ее подчиниться.

Выключив зажигание, Ян перекрыл краны бензобаков.

Он повел самолет на посадку, снижаясь к озеру так, чтобы на «брюхе» пройти по краю отмели.

Озеро вдруг потускнело, в нем ничего не отражалось. Самолет корпусом коснулся воды, подпрыгнул, шлепнулся и, трясясь словно на булыжной мостовой, стал скользить, зарываясь в воду, вздымая брызги и… вдруг резко остановился.

От сильного толчка у Яна перед глазами метнулись искры и заныло внутри. Он машинально открыл замок привязанных ремней и, не чувствуя запаха гари, тяжело отвалился на спинку сиденья.

Теперь, когда все было кончено, искалеченное тело летчика словно обрело невесомость и перестало подчиняться ему.

На аэродром не вернулись семь машин: три «харрикейна» и четыре «китти-хаука». Стольких летчиков кочевановцы еще ни в одном бою не теряли. Уцелевшие пилоты были подавлены. Они собрались в дежурке эскадрильи, где все еще напоминало о товарищах, сидели по разным углам, ждали телефонных звонков. Говорить никому не хотелось. Что толку? Вот если бы в телефон раздался знакомый голос и попросил: «Братцы, выручайте! Припухаю после вынужденной. Вытаскивайте хоть на бензозаправщике».

Тут бы они сорвались с мест и помчались добывать «техничку», «УТИ» или «скорую помощь». Но полевой аппарат молчал.

В дежурку пришел Чубанов. Лицо его осунулось, потемнело. Взглянув на приунывших истребителей, он сам сел к телефонному аппарату, закурил и, выпустив клуб дыма, произнес:

— Больше на «харитонах» и «хауках» летать не будете. Довольно, пусть союзники воюют на своих гробах! Я говорил с начальством… Не надо нам больше заграничной дряни… гибнут самые лучшие летчики. Обещали пересадить нас на «Ла-5». На этих машинах мы расквитаемся за все.

Судьба пятерых не вернувшихся пилотов штабу полка была известна, — они погибли у Малых бухт, а куда делись загоревшиеся в воздухе «китти-хауки» Кочеванова и Ширвиса, никто не знал. — Их не видели ни дальние, ни близкие посты наблюдения. Не упали ли они в море или на территорию противника?

Захватив с собой Хрусталева, Чубанов сам полетел на розыски. Они внимательно осмотрели лощины и сопки, над которыми не пролетали после боя истребители. И вдруг у лебединого озера летчики с большой высоты заметили стоявший на отмели в воде «китти-хаук». Хрусталев с первого взгляда определил, что это «шестерка» Ширвиса. Снизившись до бреющего полета, он хорошо разглядел в открытой кабине Яна. Казалось, что пилот, привалясь к ранцу парашюта, спит.

Хрусталев заставлял мотор своего самолета то реветь, то фыркать. Он подавал условные сигналы. Но Ширвис не поднимал головы.

— Ранен, — сказал Чубанов. — Потерял сознание.

Он немедля сообщил в штаб, куда выслать «техничку» с врачом, и полетел с Хрусталевым дальше.

Они обшарили добрую половину полуострова, но ни Кочеванова, ни его самолета не нашли.

Глава двадцать восьмая

Ширвиса привезли в госпиталь на «скорой помощи». Казалось, раненый летчик умирает: пульс уловить было трудно.

Дежурный хирург, решив, что осколок, пробивший орден и задевший ребро, застрял где-то неглубоко, попытался зондом нащупать его. Но осколка под ребром не оказалось. Зонд уходил туда, где слабыми толчками еще продолжало работать сердце.

Необходима была срочная операция. Специалист-профессор, прибывший из Ленинграда, находился в морском госпитале. Хрусталев на «УТИ-4» слетал за ним в Полярное и через час доставил в операционную.

Пожилой ленинградец, осмотрев умирающего летчика, развел руками. Он не понимал, как с таким ранением Ширвис продолжал летать.

— Попробуем оперировать, — сказал профессор.

Он еще раз осмотрел рану, прищурился, словно примеряясь, затем решительно сделал надрез… Этими короткими движениями хирург как бы отсекал себе пути отступления.

Настороженно продолжая действовать скальпелем, двигая лишь взлохмаченными бровями, когда требовались тампоны и зажимы, хирург вскрыл грудную клетку и проник к мышцам, где чуть приметно пульсировало сердце. Следя за этим едва тлеющим огоньком жизни, профессор чуткими пальцами, обтянутыми тонкой резиной, нащупал продолговатый кусочек металла.

— Еще два-три миллиметра, и этому летчику не потребовалась бы моя помощь, — сказал хирург, держа пинцетом зазубренный кусочек стали. — Теперь, надеюсь, сердцу станет легче. Выкарабкается наш летчик. Внимательнее следите за пульсом.

Операция длилась более двух часов.

Профессор не ошибся: Ян долго не приходил в сознание, но он жил. Порой температура поднималась до сорока градусов. Летчику казалось, что он опять летит в горящем самолете и ему нечем дышать. Грудь сжимала повязка, Ян хотел сорвать с себя этот обруч, но не мог: левая рука не поднималась, а правую держала сиделка.

Иногда в бреду ему мерещилась мать. Она прикладывала прохладную ладонь к его пылавшему лбу и говорила: «Потерпи, мой мальчик». — «Скажи отцу… больше я его не подведу… Буду как он». — «Я это знала. У тебя доброе и мужественное сердце. Оно сейчас болит, но это пройдет. Есть другая сердечная боль. Она хуже. Пусть такая боль тебя не коснется». — «Ты говоришь о ранах, которые я наносил тебе и отцу? Прости, мама».

Ян пытался поцеловать руку матери, а она почему-то исчезала, словно растворялась в воздухе.

Когда к Ширвису вернулось сознание, он ищущими глазами обвел палату и спросил:

— Где мама? Она ведь тут была?

Молодая сиделка, полагая, что он еще бредит, стала успокаивать:

— Она вышла… скоро придет.

— А Кирилл… Капитан Кочеванов сюда приходил?

— Не знаю, как их зовут. К вам много летчиков добиваются, но их не пускают.

— Что со мной было?

Девушка оглянулась и, понизив голос, стала с жаром рассказывать:

— Говорят, будто ранило до самого сердца, а вы все по небу летали, потом на озеро сели и не утопли. Вам за это Золотую Звезду Героя дадут, честное слово.

— А тебе это откуда известно?

— Ну как же! В газете пропечатано было. По фамилии, имени и отчеству величали… только про озеро не сказано.

— Еще кого из наших наградили?

— Разве всех упомнишь. Много было. Вы старшую сестру спросите, она все наизусть знает.

Но старшая сестра оказалась строгой и неумолимой.

— Больной, прекратите разговоры, — потребовала она. — Вам нельзя волноваться. Все узнаете своевременно.