Крах всего святого - Илья В. Попов

и накормил, возиться с доспехами закончил еще до обеда и даже отчитался перед мастером Фернандом за все пропущенные ранее уроки. Поднявшись на ноги, Этьен уже было вложил клинок обратно в ножны, но потом вдруг передумал; оглянувшись и убедившись, что за ним никто не смотрит, он обхватил рукоять двумя руками и рассек воздух над головой — едва-едва удержав равновесие и не рухнув наземь.

Укол, выпад, шаг назад и рубящий снизу — Этьен представлял себя не то Ржавым Рыцарем, в одиночку сдерживающим натиск полчищ врагов, не то Святым Мечом, что принял бой с вурдалаком, а то и каким-нибудь колдуном; но тут мимо него легкой трусцой проскакал отряд всадников при полных доспехах — Этьен стыдливо поежился, боясь, как бы они не заприметили его баловство, однако ни один из мужчин даже не кинул взор в его сторону, хмуря брови и обмениваясь короткими репликами.

Что уж говорить, в последнее время во всем лагере царила довольно гнетущая настроение. Даже Госс, для которого шутить было столь же обыденно, как и дышать, ходил чернее тучи, сердито прикрикивая на Этьена, когда тот в очередной раз ронял копье. И надо сказать, причины для беспокойства были — разведчики донесли, что еще одна деревня в полудюжине лиг от лагеря была найдена вырезанной под корень: отправившийся за припасами отряд обнаружил лишь поломанный частокол, пропитанную кровью землю да выломанные двери. Ни человека, ни птицы, ни скотины — лишь пустые дома с сараями, да огромные следы, походившие на волчьи. О последнем, к слову, знали немногие — Раймунд строго-настрого запретил всем (в том числе и Этьену) даже полусловом упоминать об этом, боясь паники; но слухи растекались быстрее, чем весенний паводок и вскоре практически на каждой палатке или шатре висели веточки омелы, мешочки с солью, да различные амулеты, призванные защитить от нечистой силы.

А накануне и вовсе — с десяток вооруженных воинов, что патрулировали окрестности, пропали без вести и лишь к ночи в лагерь явились пара взмыленных до пены лошадей с рваными ранами на боках, настолько ужасными, что животных милосердно добили; так что приказом Раймунда охрана вокруг лагеря была удвоена, а выходить за его пределы и вовсе запрещалось под страхом розг и палок.

Тот несчастный, которого Этьен вместе с Катрин выловили в реке, так и не пришел в себя — мальчик наведывал беднягу каждый день, но на все вопросы лекари и цирюльники лишь разводили руками, однако Этьен, все же не терял надежды; да и что ему оставалось? Ни с Лягвой, ни с другими людьми из отряда Северина Этьен больше не сталкивался — те редко покидали свой шатер, а он старался обходить его стороной. Пару раз он натыкался на самого Броди — то около конюшен, то у таинственного шатра — но тот не одаривал мальчика даже взглядом, так что вскоре Этьен и вовсе перестал беспокоиться на этот счет.

Этьен едва спрятал меч обратно в ножны, как к нему подбежал запыхавшийся мужчина и велел, не медля, направиться в шатер Раймунда. Не успел Этьен спросить, отчего такая спешка, как тот уже бросился к проходящему мимо Мечу, лишь бросив за спину, что дело первостепенной важности. Добравшись до шатра, Этьен еле-еле смог протиснуться на свое обычное место — странное дело, он не мог припомнить на сегодня каких-либо важных встреч или советов, но, тем не менее, внутри было полным-полно народу.

Помимо доверенного совета Раймунда — Дидьена, который не отрывался от кубка и магистра Гаспарда вместе с герцогом Лефевром, что вели меж собой тихий разговор — за столом находился молчаливый визриец, оставшийся в лагере за посла. Кутаясь в плащ, он внимательно стрелял во все стороны быстрыми черными глазами, походившими на маслины. Сидевший прямо напротив Ру нарочито громко рассказывал всем вокруг о том, сколько имперцев он убил собственными руками — правда, не похоже, чтобы делегат был хоть капельку смущен. Помимо в них в шатре были наиболее прославленные рыцари с оруженосцами и слугами, несколько крупных купцов, люди ордена, а также члены знатных семей или их представители — словом каждый, чье слово имело хоть какой-либо вес.

Конечно же, за столом уместились лишь четверо доверенных Черного Принца — так как самого Раймунда не было видно — пока остальные теснились, как могли; и если аристократы в большинстве своем сидели на табуретах или скамьях, что захватили их слуги, то прочие мужественно переминались с ноги на ногу, а то и вовсе расселись прямо на земле, подложив себе седло или свернутый плащ. Похоже, многие тоже не понимали, зачем они тут собрались, так как то из одного угла, то из другого Этьен слыхал самые разные предположения: от заключения мира с нынешним королем до напротив — решающего наступления; и если в первом у собравшихся были большие сомнения — «Да Моро скорее столицу лично спалит, чем на уступки пойдет… упрямый старый козел» — то вот второго некоторые ждали с воинственным нетерпением, точно готовые прямо сейчас рвануть в атаку с мечом наперевес.

Но вот сквозь полог быстрым шагом вошел Раймунд, встреченный приветствиями и вопросами; кто-то пытался докричаться до него через гомон, некоторые начали протискиваться прямо сквозь толпу, желая побеседовать с Черным Принцем лично, а так как жаждущих было немало и манеры их зачастую оставляли желать лучшего, вскоре в шатре едва не вспыхнуло несколько потасовок, которые, однако, быстро погасли, не успев перерасти в настоящую свару. Наконец, заняв свое место — не без помощи нескольких крепких воинов, растолкавших особо нетерпеливых локтями — Раймунд огляделся и, видимо убедившись, что все в сборе, поднял руку, призывая к тишине; спустя немалое время, когда последние шепотки стихли, он произнес:

— Приветствую всех, кто принял мое приглашение. Наверняка вы задаетесь вопросом, отчего я собрал вас в столь поздний час, но уверяю, что на то есть веские причины. Сегодня я получил важную весть — в ночь на Проводы было совершено покушение на Матиаса Моро. Он…

Не успел Раймунд закончить, как его слова потонули во всеобщем гуле, а шатер тут же стал напоминать встревоженный улей. Люди орали, свистели, возбужденно перешептывались друг с другом, пытались докричаться до тех, кто стоял позади, гремели кружками или ножнами, а чей-то басистый голос завел залихватскую песню. Поначалу Этьена тоже захватило всеобщее ликование, и голос его влился в оглушающий рев, но спустя миг он уже устыдился собственных мыслей и умолк. Конечно, Моро был врагом его господина, а значит и его тоже, но