Впереди идущие - Алексей Новиков

Это была одна из новых шутовских выходок. Старые авторитеты незыблемо, мол, стоят на пьедесталах! Ничего-де в мире не изменилось!

Но почему же так боятся Гоголя? Не потому ли, что великий художник ниспровергает те самые отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным и презренным существом?

Борьба за гоголевское направление, начатая в «Физиологии Петербурга», продолжалась. Некрасов был занят выше головы выпуском второй части «Физиологии». Николай Алексеевич вел переговоры с издателем как нельзя лучше, умел добиться наивыгоднейших условий.

Он был одновременно автором нашумевших «Петербургских углов» и автором романа, в котором нашлось бы для печати немало готовых глав. А Николай Алексеевич дал во вторую часть «Физиологии» только стихи. Это была небольшая пьеса «Чиновник». Признаться, Белинский стал читать ее с некоторым недоумением: не ожидал он такого поворота от автора романа «Жизнь и похождения Тихона Тросникова». Прочитав, долго молчал.

– Дай бог, – наконец сказал он, – чтобы поэзия наша так же пропиталась гоголевским духом. Надоел птичий щебет!

И снова стал читать «Чиновника». Кроме гоголевского направления, форма этих стихов многим отличалась от той, в которой были написаны когда-то «Мечты и звуки».

Это не значило, конечно, что расстался Некрасов с Тихоном Тросниковым. Все больше вглядывается автор в жизнь пришлых людей, которые стекаются в столицу из деревень необъятной России. В петербургский роман входят новые персонажи. А цель у автора все та же: обличать устои, которые унижают и порабощают человека.

Но занят по горло редактор сборников «Физиология Петербурга». Нет у него времени для романа о Тихоне Тросникове. Только стихотворения возникают одно за другим.

Глава пятая

– Идем, познакомлю тебя с Некрасовым, – не раз предлагал Достоевскому Дмитрий Васильевич Григорович, – а там и к Белинскому попадешь. Без него Некрасов шага не ступит. Коли ты сам что-то строчишь – не отпирайся, все равно не поверю, – да имеешь верный взгляд на жизнь, через эти знакомства на прямую дорогу в словесность выйдешь… Ну, когда же к Некрасову пойдем?

Федор Михайлович, по стеснительности характера, от предложения уклонялся. А «Физиологию Петербурга» перечитывал не раз.

Кто из петербуржцев не видел на дворе шарманщика, иногда с целой бродячей труппой? Мальчишка-акробат выделывает на рваном коврике свои сальто-мортале, ученая собака ходит на задних лапах с картузом в зубах, а девчонка с накрашенными щеками распевает хриплым, застуженным голосом чувствительные романсы. Что тут нового?

Но стоило внимательно приглядеться к этим людям, как сделал это Григорович, – и открылся все тот же порядок жизни: кто имеет капитала на пятак, тот может купить душу живую. Так и попадает к хозяину бродячей труппы малолетнее дитя какой-нибудь горничной, соблазненной барчуком-ловеласом, или подросток, отданный для обучения в мастерскую. Сбежит из мастерской мальчишка, спасаясь от колотушек, и, оголодав, становится артистом, наживает вместо прежних колотушек новые синяки.

А хозяин труппы знай вертит ручку своей шарманки да поглядывает, как бы не утаил от него новоиспеченный артист брошенный в форточку медяк. Но чаще шарманщик, не приобретя ни капитала, ни труппы, один кормит целое семейство.

Григорович не зря гордится своим очерком: никто до него не заглядывал в жизнь столичных шарманщиков. Но понятия не имеет сам Дмитрий Васильевич о том, что еще один шарманщик давно живет на страницах повести, которую пишет его квартирный сожитель, отставной поручик Достоевский.

В ненастный осенний вечер, когда мокрый туман висит над головой и стелется под ногами, встретил этого шарманщика титулярный советник Девушкин. Остановился Макар Алексеевич для рассеяния от своих несчастий. Прошел какой-то господин, бросил шарманщику монетку. Монетка прямо упала в тот ящик, в котором представлен француз, танцующий с дамами. А рядом с шарманщиком оказался мальчишка лет десяти, на вид больной, чахленький, в одной рубашонке, чуть не босой. Стоит мальчишка и, разиня рот, слушает музыку; понятно – детский возраст. И только звякнула монетка в ящике с французом, мальчишка робко осмотрелся и, видно, подумал, что бросил монету Девушкин. Подбежал к нему мальчишка и сует в руку бумажку. А там – известное дело: «Благодетели, мать у детей умирает, трое детей без хлеба, так вы нам теперь помогите, а я, как умру, так на том свете вас, благодетелей, не забуду».

В то время Макар Алексеевич сам дошел до последней крайности: по ветхости своего платья даже швейцара на службе стыдился. Прочитал он записку и ничего мальчишке не дал. А только взял назад записку мальчишка – слышит Макар Алексеевич еще голос рядом: «Дай, барин, грош, Христа ради». И опять не подал титулярный советник: у самого гроша не было.

Потом, пережив двойное унижение от бедности, отписал Макар Алексеевич Вареньке:

«А еще люди богатые не любят, чтобы бедняки на худой жребий вслух жаловались: дескать, они беспокоят, они-де назойливы. Да и всегда бедность назойлива, спать, что ли, мешают их стоны голодные?»

Вон куда повернул титулярный советник Девушкин, конечно не без помощи отставного поручика Достоевского.

Казалось Федору Михайловичу, что он глубже проникает в души обездоленных, в оскорбленное человеческое сердце. А тут и есть главная тайна искусства. Если удалось ему, Федору Достоевскому, показать это в истории титулярного советника Девушкина, значит, отпущен ему истинный талант.

При такой мысли даже наедине с собой смущается Федор Михайлович, хотя думать об этом сладостно до мурашек, бегающих по коже.

Однако и несомненные достоинства авторов «Физиологии Петербурга» он тоже признавал.

Представить, к примеру, изящную словесность… и дворников. Дворники, известно, охраняют покой жильцов, блюдут чистоту и порядок и часом для того же порядка гонят в шею со двора шарманщиков. Если же верить «Физиологии Петербурга», некоторые из этих дворников, первых блюстителей порядка и помощников полиции, сами скупают при случае краденое, только чтоб было все – сохрани бог! – шито-крыто. А иной дворник, собирая от жильцов чаевые пятаки и гривенники, уже подумывает о том, чтобы открыть в деревне лавчонку. Сначала в деревне, – продолжит эту биографию умудренный жизнью читатель, – а потом, если бог поможет, и в столице. Тогда другой дворник, поселясь в каморке под воротами, будет охранять благополучие нового хозяина.

А то обратят еще внимание сочинители «Физиологии» на старика, переправляющегося через Неву к Сенату. Старик как старик, только в руках у него полено, тщательно завернутое в платок. Это – тяжебщик. Когда-то где-то поставлял он дрова в казенное место. А ему не заплатили: может, начальник казенного места в то время дочку замуж выдавал или покупал домишко на женино имя, – известно, деньги всегда надобны. Вот и придрались к тому, будто поленья короче, чем положено по закону. Тогда поставщик взял для доказательства своей правоты первое попавшееся полено: извольте, мол, господа начальство, измерить. Одним словом, не уважил начальство. Вот и завели на него вместо платежа судное дело. Дело спутешествовало за долгие годы до самого Сената и давно уже значится сданным в архив. А тяжебщик, вконец разорившись, все еще ищет правды и каждый день, отправляясь в Сенат, берет с собой «доказательное» полено.