Сто поэтов начала столетия - Дмитрий Бак

Стереоскопический мир, изображенный Борисом Херсонским в масштабе «один к одному», настолько переполнен, что в нем нет и не может быть пустот и пробелов. Ежели кое-какие и остались – это явление временное, поскольку завтра либо послезавтра в блоге Бориса Херсонского появится новое стихотворение, потом еще одно и еще… Манера и мастерство демонстративно отставлены в сторону, главное – не рассказ сам по себе, но его бесконечное, серийно умножающееся содержание. С последней прямотой и подробностью описан мир, в котором вполне могут появиться рядом не то что реалии разных эпох, но сразу и художники и их модели, и мифологические герои и их цифровые проекции.

Вот почему все, что осталось нам,написано в строчку, мелькает, как пейзаж за окномвагона, когда бесконечная станция близко, в купеприводят себя в порядок, никак не приведут.……………………………………………………………….Прибывшие идут, озираясь по сторонам.Лиза идет топиться. Но старый прудкуда-то делся, а может быть, люди врут,что был водоем? Что мальчик, ивовый прутвыломав, воздух им рассекал со свистом,что девка плясала босая, звеня монистом,что воздуху было больно… Напрасный труд.

Поэзия Бориса Херсонского обращена в прошлое, предполагает бесстрастную постановку диагнозов и душеспасительное выписывание рецептов тем, кто нуждается в коррекции памяти. Однако несмотря на связь с минувшим эта поэзия исключительно современна, поскольку касается чувств человека наших дней, преимущественно горожанина. Как владелец суперновых гаджетов попадает в плен изощренного набора технических возможностей очередного аксессуара, так безвозвратно погруженный в воспоминания человек страдает не от какой-то конкретной фантомной боли, но от всех болей сразу, от их одновременного переживания. И даже – от одновременного ощущения несовместимых по сути своей боли и радости. Если порою в стихах и появляется первоначальное, не опосредованное памятью, чужой историей или культурным анализом чувство, – то это чувство соприсутствия разных противоречивых ощущений, проще говоря, чувство тревоги, смутного беспокойства.

Вроде бы все ничего. Утром выйдешь во двор,свернешь на улицу. Далее по прямойсобор. Зайдешь, послушаешь хор,поставишь свечку. Опять вернешься домой.Но дом за час изменится, станет не то что чужим,скорей – настороженным. Жмется, чуя подвох.В области сердца словно стальной зажим.Вроде бы все ничего. Сделай глубокий вдох.

Сапожник остается без сапог, пирожник без печи с пирогами, врач – при своей болезни, которую он сам не способен вылечить. То, что легко удается по отношению к другим, раз за разом срывается, когда взгляд героя стихов Херсонского обращается на него самого. Тогда срывается и его голос, он дает петуха, фальшивит – и вот именно эти диссонансы и есть лучшие перлы поэзии Херсонского. Сбросив маску всезнающего и по натуре прохладного диагноста, Херсонский берет высокие ноты, воочию убеждаясь в том, что многомерность и стереоскопичность мира – не только повод для реконструкции психологических комплексов, но и кратчайший путь к постижению ритмических ключей современной лирической поэзии.

Там и тогда. Одесса: Друк, 2000. 199 с.

Запретный город // Арион. 2000. № 3.

Свиток. Одесса: Друк, 2002. 58 с.

Семейный архив. Одесса: Друк, 2003. 143 с.

Свиток // Дерибасовская – Ришельевская. 2003. № 12.

Нарисуй человечка. Одесса: Печатный дом, 2005. 103 с.

Нарисуй человечка // Крещатик. 2005. № 2.

Вдоль белых стен // Арион. 2005. № 4.

Стихи // Октябрь. 2005. № 7.

Нарисуй человечка // Слово/Word. 2005. № 45.

Стихи // Слово/Word. 2005. № 47.

Глаголы прошедшего времени. Одесса: Негоциант, 2006. 142 с.

Семейный архив. М.: НЛО, 2006. 208 с. (Поэзия русской диаспоры).

Стихи // Арион. 2006. № 2.

Бормотуха // Крещатик. 2006. № 2.

Глаголы прошедшего времени // Новый берег. 2006. № 14.

Стихи // Слово/Word. 2006. № 53.

Название моря // Новый мир. 2007. № 1.

Вещественные доказательства // Арион. 2007. № 2.

Посвящается Карамзину // Крещатик. 2007. № 3.

Из новых стихов // Интерпоэзия. 2007. № 4.

На вечерней поверке // Новый мир. 2007. № 12.

Когда тирана давят петлей с огромным узлом… // Новый берег. 2007. № 16.

Стихи // Слово/Word. 2007, № 55.

Я знал, что Пригов, Димитрий А., запросто мог… // НЛО. 2007. № 87.

Вне ограды. М.: Наука, 2008. 388 с. (Русский Гулливер).

Площадка под застройку. М.: НЛО, 2008. 242 с.

Стихи // Арион. 2008. № 2.

Стихи // Крещатик. 2008. № 4.

Царапина на пластинке // Знамя. 2008. № 9.

Песенка без припева // Новый мир. 2008. № 9.

Стихи о русской прозе // Слово/Word. 2008. № 60.

Мраморный лист. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2009. 120 с.

FM-радио // Арион. 2009, № 1.

Спиричуэлc. М.: НЛО, 2009. 384 с.: ил. (Новая поэзия).

Псалмы и Оды Соломона. Харьков: Фолио, 2009. 188 с.

Пока не стемнело. М.: НЛО, 2010. 388 с.

Пока еще кто-то. Киев: Спадщина-Интеграл, 2012. 248 с.

Новый естествослов. М.: Арт-Хаус Медиа, 2012. 112 с.

В духе и истине / Cовм. с С. Кругловым. NY: Ailuros Publishing, 2012. 103 с.

Олег Хлебников

или

«…такая русская привычка»

Олег Хлебников пишет и публикует стихи, по его собственным словам, «столько лет, сколько Пушкин прожил», – вот и объемистый том «Инстинкт сохранения» в минувшем году вышел в свет с подзаголовком «Собрание стихов». Здесь под одной обложкой объединены девять сборников, последний из которых напечатан впервые. Если прочесть подряд стихи Хлебникова разных лет, то выяснится одно очевидное обстоятельство. В полном корпусе лирики поэта нет никаких следов борьбы стилей и направлений в отечественной поэзии. Здесь не отразились многие противостояния, занимавшие умы писателей и читателей в эти самые четыре десятилетия: битвы «тихой» лирики и «громкой» поэзии, споры сторонников авангарда и традиционной поэтики, стилистические выпады адептов и оппонентов вышедшего из берегов в конце восьмидесятых концептуализма, различия во взглядах «московских» и «петербургских» поэтов, борения сторонников рифмованного стиха и непримиримых верлибристов… Хлебников все эти годы пишет как дышит, откликаясь зарифмованными строками на происходящее в стране и в душе, не задумываясь о формах, направлениях и поэтических манифестах.

Кому-то это может показаться скучным, кому-то несовременным, впрочем, и сам поэт понимает, что его манера обращения со стихом в двухтысячные годы довольно проблематична, если не сказать анахронична. В знаменательном стихотворении «Ответное письмо. 18 лет спустя», адресованном Давиду Самойлову, «старшему другу», Хлебников пишет:

Хорошо, что Вы далеко –нынче тут не чтут поэтов,некому стишок прочесть.Ни в Отечестве пророков,Ни у разных-прочих шведов…Хорошо, хоть водка есть.

Здесь важна полуироническая отсылка к всепоглощающей иронии Георгия Иванова, некогда тоже оказавшегося в мире, мягко говоря, невнимательном к русской поэзии:

…Трубочка есть. Водочка есть,Всем в кабаке одинакова честь!

Однако продолжение хлебниковского послания к Давиду Самойлову свободно от сетований и сожалений: как бы собака ни лаяла – караван идет, контора пишет, то есть сочинитель строчит себе тихо на заветной скрижали:

У меня же все в порядке:все работаю в газетке, –значит к водке есть жратваи в излюбленной тетрадкенезаполненные клетки –будет, где держать слова.

Отношение к словам остается серьезным, вопреки сменившемуся столетью на дворе. Буду писать стихи наперекор всему – это почти манифест. А вот в другом стихотворении из того же цикла «Разговор с поэтами», обращенном к Александру Еременко, дан иной вариант поведения поэта в непоэтическую эпоху:

Он живет как поэт – он не пишет стихов,Только странные строчки припоминает…

И это тоже честно: не писать стихов не потому, что пропал голос, но в силу глухоты города и мира к поэтическому высказыванию. Из двух вариантов творческого поведения Олег Хлебников выбирает первый и главный для себя: сочинять стихи невзирая на волны перемен, споры о стиле, писать так, словно бы с русской поэзией в последние двадцать лет ничего не случилось, как если бы не накрыли ее волны стадионной популярности, не иссушил потом отлив андерграундной камерности, если бы, если бы…

А вот коли все эти «если бы» на время забыть, то и окажется, что есть такой поэт Олег Хлебников, «внимательно всматривающийся в современность», отдающий дань памяти прошлозаветному переделкинскому литературному быту («староновогодняя поэма» «Улица Павленко»), вроде бы и подшучивающий над всем этим отыгравшим свое блюзом, но по-прежнему стоящий на литературном посту зоркого наблюдателя жизни, произносителя о ней и о себе непоколебимых приговоров. В этих зарифмованных суждениях много обаяния, честности, много, скажем, так называемой праволиберальной бескомпромиссности.