Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт

– Трус, безумец! Опомнись, соберись с духом и дерись храбро, а иначе клянусь всем, что мне дорого, если ты ускользнешь от его удара, ты не уйдешь от моего!

Дикий глухой голос и зловещий тон окончательно подкосили маркиза Монсерратского: садясь тотчас после этих слов на лошадь, он оступился. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания зрителей, и они увидели в нем и дурное предзнаменование, хотя маркиз Конрад тотчас оправился, ловко вскочил в седло и стрелой понесся к своему месту на противоположный край арены.

Священники после прочтения торжественной молитвы о даровании победы правой стороне сошли с площадки. Прозвучали фанфары английских трубачей как приветствие вступавшим в бой, и герольд, выступив на арену, громко провозгласил:

– Стоящий здесь доблестный рыцарь шотландский, сэр Кеннет, заступник короля Английского Ричарда Львиное Сердце, обвиняет Конрада Монсерратского в бесчестном поступке против короля Английского, а именно, в похищении державного знамени!

Едва герольд закончил объявление, раздались громкие и радостные восклицания с той стороны, где находилась свита короля Ричарда, хотя надо заметить, что имя Кеннета Шотландского было мало известно английским рыцарям. Но в этом случае восторг был вызван готовностью постоять за честь Англии и ее монарха. Радостные восклицания англичан, однако, были нарушением оговоренного порядка в предстоящем поединке, так как никаких оваций и одобрений до окончания состязания не позволялось, что вполне разумно. Сейчас же они совсем заглушили ответ маркиза Монсерратского, который, конечно же, утверждал свою невиновность и хотел доказать это битвой на смерть с противником.

Затем к обоим рыцарям подошли их оруженосцы, подали каждому из них копье и прикрепили им щиты таким образом, чтобы обе руки оставались свободными для действия: одна – для управления копьем, другая – поводьями. Каждый из противников потряс своим копьем, как бы удостоверяясь в надлежащей его тяжести. На щите шотландского рыцаря был изображен обычный его герб – Спящий Барс, но на этот раз с добавлением ожерелья и порванной цепи, как намек о его рабстве. На щите маркиза Монсерратского красовалась крутая гора, название которой, Монте-Серрато, входило в его полный титул.

Секунданты, герольды и оруженосцы отошли от противников к воротам. Маркиз Монсерратский и сэр Кеннет, с направленными друг против друга копьями и с опущенными забралами, закованные с ног до головы в железо, остановились на своих местах и застыли, словно железные статуи. Воцарилась безмолвная тишина напряженного ожидания. Затаив дыхание, зрители следили за противниками, которые с трудом сдерживали фыркавших и рвавшихся вперед коней.

Так прошло почти три минуты.

Но вот по знаку, поданному султаном Саладином, раздались громкие звуки флейт, труб и литавр, и оба противника, освободив поводья и всадив шпоры в коней, ринулись во весь опор навстречу друг другу.

На самой середине арены противники столкнулись и нанесли один другому удары копьями. В воздухе пронесся громкий гул, словно вдали прогремел гром. Исход сражения ни у кого не вызывал сомнения. Маркиз продемонстрировал свое искусство владеть копьем и нанес противнику меткий удар, но щит Кеннета, встретив копье маркиза, раздробил его в куски. Конь рыцаря Спящего Барса, отпрыгнув шага на два-три назад, сел на задние ноги, но всадник быстро его поднял, действуя поводьями. Участь маркиза Монсерратского была решена, для него все было кончено. Копье шотландского рыцаря, пробив стальную миланскую кольчугу, служившую маркизу нагрудником, и латы, вонзилось ему в грудь, свалило с коня и, переломясь, оставило обломок в ране.

Секунданты и герольды бросились на помощь раненому, даже сам султан Саладин, а вслед за ним и король Ричард встали со своих мест и направились к тому месту, где лежал упавший маркиз. Между тем сэр Кеннет, не сознавая полнейшей беспомощности противника, обнажил свой меч и, занеся его над Конрадом, требовал от него, чтобы он признался в своем преступлении.

Когда подоспевшие на помощь секунданты и оруженосцы подняли забрало на шлеме маркиза Монсерратского, он, обратив помутившиеся глаза к небу, хриплым голосом произнес:

– Да, Бог справедлив, Он наказал виновного! Но в лагере есть еще изменники хуже и опаснее меня. Из сострадания к умирающему христианину дайте мне духовника.

– Талисман, вот чудотворное лекарство! Скорее помоги ему, мой царственный брат! – воскликнул король Ричард, обращаясь к Саладину.

– Изменник больше заслуживает, чтобы его с поля битвы тащили прямо на виселицу, – ответил Саладин, – а уж никак не того, чтобы на него тратить чудесное целебное средство. Я вижу по выражению лица его, что он заслуживает своей участи. – Саладин пристально всматривался в лицо умирающего. – Да, печать Азраила на челе его, хотя рана его и не смертельна.

– Окажи ему помощь, царственный брат, – продолжал просить Саладина Ричард, – чтобы он мог, по крайней мере, исповедаться. Не следует убивать душу вместе с телом.

– Если мой царственный брат желает непременно быть милосердным, я исполню его желание.

И обратясь к оруженосцам и герольдам, Саладин распорядился:

– Осторожно поднимите раненого и отнесите в мой шатер.

– Не сметь его трогать! – воскликнул суровым голосом великий магистр, до сих пор в мрачном безмолвии смотревший на маркиза. – Как секунданты благородного маркиза Монсерратского ни я, ни эрцгерцог Австрийский, не допустим, чтобы умирающий христианский государь был отдан на попечение мусульман-сарацин и тем более для испытания на нем их талисманов или иного колдовства. Повторяю: мы, его секунданты, требуем, чтобы его передали нам для ухода за ним.

– Иначе говоря, вы отвергаете целительное и верное средство для его спасения? – спросил король Ричард.

– Нет, врачебного средства мы не отвергаем, – ответил после некоторого размышления суровый храмовник. – Пусть его лечит этими средствами султан, и если эти средства не противны христианской религии, то делать это надо в моем шатре.

– Прошу тебя, мой царственный и великодушный брат, окажи ему свою помощь, на которую, как сам видишь, так неохотно соглашаются, – снова обратился король Ричард к Саладину. – Сохранить его жизнь важно и для обличения измены, гнездящейся в нашем лагере. А теперь перейдем к веселью и пиршеству. Эй, гремите трубы, флейты и кимвалы, гремите в честь славной Англии, в честь ее доблестных сынов!

Барабаны, трубы, флейты, литавры загремели, сопровождаясь шумными восклицаниями англичан. Кочевники Аравии почему-то также возликовали и поддержали нестройный аккорд возгласов англичан своими долго не умолкавшими, пронзительными и нестройными криками.