Глухомань. Отрицание отрицания - Борис Васильев

Собрались утром за чаем. Анечка сияла, отец хмурился, офицеры тактично вели общий разговор. А потом приехала расхрабрившаяся милиция с очередным трупом. Капитан спрятался в шкафу, а Голубков увел милицию в прозекторскую, где и подал требуемое заключение об убийстве. Проводил дорогих гостей, вернулся с великой радостью, скрывать которую и не пытался:

— Ну вот вам и документы, капитан. Отныне вы — старший унтер-офицер 219 полка Колосов Иван Матвеевич. Направляетесь по месту жительства в Курскую губернию для отдыха после ранения. Кстати, вы — Георгиевский кавалер.

— Кстати, я и в самом деле Георгиевский кавалер, — усмехнулся штабс-капитан Вересковский. — Знак Советской властью не отменен, а доверие вызывает. Так что нацеплю.

— Нацепите и — под доски…

— Зачем же под доски, папа? — пожала плечами Анечка. — С такими документами и на досках удобно. А то и на буксире, я договорюсь с командой.

— О прапорщике не забудь, — сказал Платон Несторович. — Пардон, то бишь, о дьячке.

Анечка ушла, мужчины остались одни. Капитан подправлял отпущенную бороду, прапорщик старательно подшивал длинный подол великоватой для него рясы. Это молчание очень не нравилось Платону Несторовичу, даже тревожило чем-то неопределенным. И поэтому он в конце концов нарушил его не самым лучшим способом:

— Гражданская война — самое страшное бедствие для России. Небывало страшное.

— Самое страшное бедствие для России — власть большевиков, — тотчас же отозвался Вересковский. — Система управления неминуемо рухнет, и у большевиков останется единственный выход. Террор. Впрочем, мы, кажется, уже обсуждали эту тему, профессор.

— Боже мой, — вздохнул Голубков. — Боже мой, неужели нет никакого иного выхода?

— Можно петь, — улыбнулся Богославский.

— Что петь?

— Лазаря, дорогой Платон Несторович.

— Глупые у вас шутки.

Некоторое время они так препирались, а потом пришла Анечка. И с порога объявила:

— Кричите «Ура!», господа. Я обо всем договорилась, и завтра утром вы вполне комфортабельно отправитесь в Рославль.

И была еще одна безумная ночь на чужом сеновале, в которую Анечка не сомкнула глаз. Капитан крепко спал, чуть похрапывая во сне, а она, склонившись над его заросшим лицом, молилась про себя, чтобы Бог позволил ей увидеть своего капитана хотя бы раз, хотя бы мельком, хотя бы издали…

На заре Анечка провела капитана и прапорщика на буксирный катер, где они и устроились на корме с относительными удобствами. Распрощались с грустно провожавшей их девушкой, катер загудел, и медленно поволок за собою цепочку плотов.

— Слава Богу, тронулись, — с облегчением вздохнул Богославский. — Даже документов не проверили.

— Сплюньте, прапорщик, — проворчал Вересковский. — Вот когда Рославль проскочим, тогда и Господа возблагодарим.

На плоты с лодок пересаживались то ли беженцы, то ли хлебушек на югах промышлявшие, то ли бежавшие от большевиков, куда глаза глядят. Кто-то из команды непременно посещал плоты, отбирая у плотовщиков мзду за проезд, но к офицерам на самом катере никто не подходил. Из этого вытекало, что Анечка сама оплатила их путешествие, и капитан с непривычной теплотой подумал о ней. Она сделала все возможное, чтобы офицеры проскочили большевистские заслоны и смогли бы пробраться к частям Белой Армии.

Слабосильный буксир даже по течению шел медленно. Плоты порою сталкивались, путались, тогда катер останавливался, ожидая, пока плотовщики вновь не выстроят их в линию. А как только стало темнеть, вообще причалил в укромном заливчике и заглушил мотор.

— Ночуем на берегу! — крикнули с мостика. — Кашевар, готовь кулеш понаваристей!

— Только этого нам и не хватало, — вздохнул прапорщик.

— Ремень потуже подтяните, и глядишь, доберемся, — посоветовал Вересковский.

Плотовщики тем временем сноровисто крепили плоты к корневищам поречных деревьев, чтобы не разметало бревна ветром или внезапно поднявшейся водой. Только после этого все сошли на берег, кроме караульщиков, и расположились у костра, над которым на рогатине висел котел с кулешом.

— Эй, служивые! — окликнули с буксира. — За все уже заплачено, пожалуйте к костру!

— Ай, да Анечка! — улыбнулся прапорщик. — Непременно женитесь на ней, капитан. Рекомендую.

— Благодарю, прапор. Это — мысль.

Так за две ночевки и добрались до Рославля без помех. Офицеры уже собирались сойти с буксирного катера, как вдруг на берегу появились вооруженные люди.

— Так, — вздохнул Богославский.

— Это охрана, — сказал Вересковский. — Спокойно, документы у нас в порядке.

И поправил на груди солдатский Георгий.

Вооруженных было трое, подчинявшихся, как сразу определили офицеры, мрачноватого вида мужчине в кожанке с маузером на длинном ремешке.

— Документы, — внимательно просмотрел справки. — За что Георгия получил, унтер?

— За взрыв моста.

— Такие люди нам нужны. Именем Советской власти мобилизую в Красную Армию. И назначаю тебя, кавалер, командиром роты.

— Да я же после ранения… — начал было капитан.

— Лечиться будем после победы мирового пролетариата. А сейчас проследуем в полк. И ты, дьячок, тоже, у нас людей не хватает.

Напрасно Вересковский пытался объяснить, что он еще не оправился после ранения, что давно не видел родных, что… На все его доводы следовал один и тот же ответ:

— После победы мирового пролетариата.

— Ну, до этого мы еще успеем перебежать к своим, — шепнул капитан Богославскому, следуя за кожаной спиной.

25.

К Просечной бронепоезд «Смерть империализму!» подходил спокойно, солидно и неторопливо. Не ожидавшая сопротивления команда, полагая, что поселок и станция признали Советскую власть, не хотела тревожить население агрессивным грохотом своего бронированного чудовища.

Такова была обычная практика захвата местечек с полустанками для последующего грабежа и разгрома. Сначала войти тихо, без выстрела, удобно расположиться напротив вокзала, высадить группы с алыми бантами для встречи с населением, а, главное, для разведки, как и что именно грабить. Посетить рынок, приглядеться к лавочкам и магазинчикам, осторожно намекнуть жителям, что не худо бы встретить революционных бойцов хлебом да солью, а потом неожиданно для них навалиться со всей возможной и невозможной жестокостью. Это всегда срабатывало безотказно, население доверчиво ничего не прятало и не перепрятывало, а радостно встречало освободителей, правда, неизвестно от кого. Поэтому подкрадывались осторожно.

И вот тут-то…

За бронепоездом неожиданно грохнул взрыв. Никто ничего не успел сообразить, как точно такой же взрыв раздался впереди.

— Выходная стрелка взорвана! — по внутренней связи доложил машинист товарищу Анне.

Если бы верный Кузьма не подобрал бы для своего командира именно этого паренька, события, вполне возможно, развивались бы по иному. Но уж очень хорош был паренек, нежен и ласков, покорен и настойчив, и товарищ Анна готова была проводить с ним все время. И как раз в этот момент была не в форме. Как внешней, так и внутренней.

— Полный назад!

— Есть полный назад!..

Тяжелый бронепоезд затормозил, остановился, начал сдавать назад, что потребовало времени. А команда не понимала, что же происходит, а товарищ Анна только-только начала лихорадочно приводить себя в порядок, когда по внутренней связи донесли:

— Входная стрелка взорвана!..

— Экипаж, к бою!.. — крикнула Анна, вырвавшись в коридор. — Боевая тревога!..

Команда бросилась к пулеметам и артиллерийским башням, теснясь и толкаясь в узких переходах. И это тратило время и вносило сумятицу, потому что никто пока их не обстреливал. Однако когда бронепоезд начал сдавать назад, последний броневагон дважды обстреляли из пушки, разворотив пулеметную башню.

— Вперед!.. — скомандовала товарищ Анна. — Огонь по вокзалу из всех пулеметов!

Медленно поползли вдоль одноэтажного каменного здания вокзала, щедро поливая его свинцом. Однако ни одного выстрела не раздалось в ответ, но как только подошли к взорванной выходной стрелке, отчетливо полоснула по броне очередь, словно предупреждая, что ремонтировать здесь не дадут.

— Откуда стреляли?

— А черт его знает! Разве в щели разглядишь?

— Прикроем пулеметами, — решила Анна. — Ремонтную бригаду выпустить через донные люки. Пулеметчикам прикрывать ремонт, не жалея патронов!

Как только ремонтники спустились на пути через донные люки, по ним началась ружейная стрельба. Да не залпами, а методически выбивая ремонтников. Они укрывались за колесами, расползались под днищем бронепоезда, но поднять головы, чтобы оглядеться, никто не решался.