Зеркало судьбы - Виктор Павлович Точинов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Остров приближался.
На необъятных просторах России полным-полно островов с названием Стрежневой. Примерно как Черных и Белых речек, а также Долгих, Тихих и Щучьих озер — народная топонимика редко блещет изобретательностью. На каждой реке имеется стрежень, да и речных островов обычно в достатке…
Но этот остров Стрежневой, омываемый чуть солеными водами эстуария Оби, был особенным. Уникальным. Вроде даже объявили его в свое время не то заповедником, не то заказником, — но объявили в столице, исключительно на бумаге, — никакой положенной заповедникам охраны на Стрежневом не было. Да и от кого тут охранять-то, по большому счету? Впрочем, вполне может быть, что выделенные на охрану заповедника деньги кто-то где-то получал и на что-то тратил…
Бессонов подумал, что издали напоминает Стрежневой громадную кофейную чашку — у которой выпал кусок фарфора с одного края. Снаружи скалы, обращенные к воде бесплодными отвесными обрывами — но к центру острова они понижались полого, и почва держалась на этих склонах, и росли деревья — не слишком высокие, но настоящие, а не стланик, как на прочих окрестных берегах. И трава здесь росла, и цветы, каких в тундре нет — Бессонов попытался припомнить, как такие называются, слово никак не хотело всплыть из памяти… Потом вспомнил: эндемики. Как объясняли деятели наук, на острове имела место климатическая аномалия. Солнечные лучи падали под более крутым углом, чем на тундру, где мерзлота коротким летом никак не успевает растаять; да и холодным ветрам не было пути в почти замкнутую котловину…
В центре острова — озеро, круглое, как блюдце. Пресное, с Обской губой не сообщающееся. И — промерзшее до самого дна. Летом успевал растаять лишь верхний слой, а под ним лежал донный лед. Рыба, понятно, в таком водоеме водиться никак не могла.
Вот такой он и был — остров Стрежневой. Почти необитаемый.
Почти — потому что единственный обитатель тут имелся — дед Магадан.
* * *
От причала, построенного четыре года назад, после этой зимы ничего не осталось, даже торчащих из воды и прибрежной гальки столбиков. Но лебедка уцелела — стояла вдалеке от уреза воды, куда ни волны, ни льдины не доставали. На трос, рыжий от ржавчины, тоже никто, ни стихии, ни люди, не покусился.
Шестерни начали было вращаться с усилием и с диким скрежетом, Карбофосыч, хозяйственно прихвативший солидол, смазал, — и дело пошло на лад. Трос натянулся, тяжеленная будара медленно выползла на берег. Для верности протащили еще, стали выгружать вещи.
Сверху уже торопливо спускался дед Магадан, привлеченный двумя выстрелами, которыми Толик Збруев возвестил о прибытии гостей.
— Пострелять приехали? — радостно заулыбался Магадан, обменявшись со всеми рукопожатиями. Гостей он любил — не совсем, впрочем, бескорыстно.
Улыбка у деда была специфичная. Два нижних клыка, поблескивающих золотом коронок, и черные обломки-корешки прочих зубов.
— Давай, веди в хату, — распорядился Карбофосыч. — У тебя тут, говорят, дичь уже некуда складывать?
— Некуда, некуда… — Магадан снова оскалился. — Уж я ее и коптил, и солил, проклятую… А она всё летит и летит. Пальцы не гнутся, ощипывамши. Ладно хоть холодильник у меня безразмерный…
И он кивнул вглубь острова, явно имея в виду озеро — лед на нем наверняка еще даже не начал таять.
— Откуда летят-то? — спросил Бессонов.
Он обрадовался подтверждению маловероятного известия — не зря, стало быть, приплыли. Но все равно недоумевал — почему так рано? Тем более что за четыре часа морского пути ни единой тянущейся с юга птичьей стаи они не видели.
— Да… его знает, откуда они летят, — беззаботно ответил Магадан. И неопределенно махнул рукой в северном направлении. — Оттуда откуда-то. Я вам чё, ботаник?
Ботаником он не был. Магадан принадлежал к малопочтенному сословию бичей, а до этого отсидел пятнадцать лет за убийство собственной жены по пьянке и ревности — в чем до сих пор не раскаивался. Причем убил супругу двумя выстрелами в грудь из охотничьего ружья. Возможно, знакомство с этим индивидом (ну и плюс изрядная доза спирта, естественно) и толкнуло Бессонова на дурацкую авантюру двухмесячной давности.
Но кое-какое отношение к науке Магадан имел. Пристал четыре года назад к экспедиции, изучавшей остров Стрежневой, — ученые бичей любят, работники из тех неприхотливые, есть могут что угодно и жить где угодно. Экспедиция уехала — Магадан остался. Место понравилось. С тех пор каждый год проводил теплые месяцы здесь — заходил пешком по последнему льду, осенью уходил по первому. Охотился, ловил рыбу, отдыхал душой и телом вдали от милицейских патрулей, норовящих проверять документы и таскать не имеющих их в кутузку…
Но в сторонах света Магадан, что о нем ни думай, разбирался. Север с югом не спутает.
— Нет там ничего, — сказал Бессонов, кивнув в указанном Магаданом направлении. — До самого полюса нет. Неоткуда птицам лететь.
— Может, с Новой Земли? — предположил Толик неуверенно.
Обсуждать версию даже не стали. Новая Земля от них не на севере, скорее на северо-западе. И вся сейчас скована льдом, весна туда приходит еще позже. И вообще, дичь весной летит с юга на север, никак не наоборот.
— Может Киричев с компанией пошутить решили? — сказал угрюмо Карбофосыч. — Первое апреля по старому стилю отметить? А ты, раб божий, за поллитру им помочь взялся?
Он вообще недолюбливал Магадана. Да и сожженного (если все-таки — зря) бензина было жалко.
— Да говорю же — до…ной матери дичи! — загорячился Магадан. — Вот щас сами уви… Тихо! Во! Слышите?!
Все замолчали, прислушиваясь (они уже почти поднялись до того места, где из стенки острова-чашки выпал кусок, но вид вниз, на озеро, еще не открылся).
Издали, слабо, но вполне различимо, раздавался звук, в происхождении которого ошибиться было невозможно. Гуси. Подлетающая гусиная стая.
Подлетающая с севера…
Загадка природы.
* * *
Это надо было видеть.
Просто видеть — никакие рассказы не могли создать и самого приблизительного впечатления. Даже подготовить к увиденному — не могли.
Бессонов остановился, изумленный. Остальные — тоже.
И берега, и лед озера, и внутренние склоны острова — были темны от самых разных птиц. Причем понятно это стало не сразу. Поначалу показалось — нет тут никакой дичи, просто котловина Стрежневого не пойми от чего изменила цвет…
Не было обычного в таких случаях разноголосого птичьего гомона и хлопанья крыльев, сливающихся в единый громкий звук. Птицы не взлетали, не кружили, не опускались обратно — как оно
