Наваждение - Пола Волски

- Может быть, на него просто оказывают влияние. Я склонен признать эту возможность. В конце концов, надо быть справедливым.

- Знаю, знаю. - Хорл с готовностью кивнул. - И я уверен, что ты будешь справедлив. - Он открыто возражал сыну, но не хотел пострадать за это. К тому же Уисс намеревался быть честным, он же так и сказал. Хорл почувствовал такое облегчение, что все остальное улетучилось из его сознания, и, возможно, поэтому, а также вследствие обычной мягкости натуры, он не уловил очевидного - сын зависит от него, а он располагает собственной реальной властью.

- Стало быть, я по-прежнему надеюсь на твою преданность, отец? В случае, если ты одобришь мои решения? - Старания Уисса смягчить гнев в голосе были не слишком успешны.

- Сделаю что смогу. - Краткий миг облегчения улетучился, и Хорл вновь погрузился в уныние. Он внезапно почувствовал, что страшно устал. Холодный взгляд прозрачных глаз сына становился нестерпимым, и ему хотелось сбежать.

- Хорошо. Это может оказаться полезным. Ты видишь, со мной можно договориться. Я хотел бы доверять тебе, отец, поэтому не скрываю, что я весьма разочарован тобой в связи с этими Оцепенелостями. Ты говоришь, что их оживление требует умений адепта, который обучался чародейным искусствам с раннего детства, а где такого найти? Где это чудо мудрости?

В голосе Уисса вдруг послышались такие бархатные обертоны, что Хорл Валёр насторожился. Еще больше встревожило его выражение лица сына, которое было слишком памятным с давних пор: челюсти сжаты, застывшая маска напряженной улыбки, за которой прячутся накопившиеся гнев, обида, ненависть. Именно с таким лицом Уисс являлся жаловаться на своих сверстников в школе еще в провинции Ворв, и этот вид был дурным предзнаменованием. Будучи совсем мальчиком, Уисс находил способы излить свои тяжелые чувства. Те, на кого он обижался, потом обнаруживали, что у них либо пропало что-то из имущества, либо им предъявлялось ложное обвинение, либо еще что-нибудь в этом роде. Уисс мог отсрочить возмездие, но никогда не забывал о нем, и о неизбежности мщения говорил этот... этот его взгляд. И теперь, десятилетия спустя, взгляд был тот же, а Хорл, как и прежде, не умел противостоять ему и чувствовал себя беспомощным, старым, лишенным сил.

- Я хочу домой, - сказал он вслух.

Уисс наклонил голову, сделав вид, что, по его мнению, отец говорит о своем шерринском местожительстве. Повернувшись к кузену, он был слегка удивлен, обнаружив, что Бирс, обычно столь внимательный, отрешенно думал о чем-то, будто не слыша ничего.

Бирс и правда ничего не слышал. Погруженный в размышления об Оцепенелостях, он утратил нить разговора. Скоро он вникнет в суть дела, поскольку Уиссу нужна его самая глубокая преданность, но пока он был поглощен машинами. Это, несомненно, самые красивые создания, когда-либо виденные им. С их точностью, надежностью, совершенством не могли бы и помыслить сравняться испорченные детища неумелой природы. Бирс всегда любил мощь и симметрию машин, их надежность и предсказуемость. Он доверял машинам и понимал их. В отличие от созданий из плоти и крови, чьи реакции случайны и порой доходят до полного безумия, машины постоянны и вызывают доверие, однако у них нет понятий, мыслей, чувств, нет индивидуальности. Бирс оказался не настолько глуп, чтобы не замечать таких вещей, - в конце концов, именно острохарактерная индивидуальность его кузена Уисса вызывала в нем преклонение. Машины же, несмотря на всю их прелесть, лишены того, что в самом деле было всего важнее, - то есть все машины, кроме этих. В Оцепенелостях же механическая правильность сочеталась с ощущением их собственной индивидуальности. Оставалось только разбудить эти спящие личности, чтобы обрести идеал - смесь несоединимых прежде элементов. Мысль об их пробуждении волновала Бирса. Он чувствовал горячий прилив крови к щекам, покалывание в позвоночнике; эти ощущения были восхитительны. Если одна мысль об этом доставляла ему такую радость, какова же будет реальность? На мгновение он отдался фантазии. Бирс представил себе Оцепенелости не застывшими, а полностью пробудившимися, знающими о его преданности и разделяющими ее, даже с лихвой. Тут он понял, чего ему, собственно, хочется - любви Чувствительниц, более сильной и постоянной, чем любая другая любовь. Возможно, одна из машин окажется такой, что каждое биение ее пульса, каждое движение будет посвящено ему одному: такая особая Чувствительница, которая обожествит его. Теперь у него было о чем мечтать, и мечта эта великолепна. Разумеется, он никогда не сможет выразить свои чаяния вслух. Недоброжелатели сочтут его эксцентричным. Да и кузен Уисс не одобрил бы этого, а старый нытик дядя Хорл потеряет к нему уважение и чувство страха, которые Бирсу очень льстили. Было так забавно играть на его страхе и делать вид, что ничего не замечаешь, заставлять его съеживаться или нервно вздрагивать, как он это обычно делал, не понимая, что за ним наблюдают. Это была превосходная забава, лишиться которой не хотелось бы. Нет, ему нельзя словами выражать свои желания, да он и не мастак говорить, но все же как-то надо излить свои чувства этой обольстительной машине по имени Кокотта.

От прикосновения к плечу Бирс очнулся от грез и увидел перед собой кузена Уисса. Тот повелительно согнул палец, потом повернулся и пошел. Хорл и Бирс послушно двинулись следом. Вместе они прошли Арсенал, миновали стражей, затворивших и заперших за ними двери, и вышли к ожидавшему их наемному экипажу. Домой на улицу Нерисант они возвращались в молчании. Хорл тяжело осел на сиденье экипажа, Бирс покручивал свои зубчатые колесики, а Уисс, очевидно, погруженный в размышления, невидящим взглядом смотрел в окно. Иногда он устремлял тяжело поблескивающие глаза на отца, и тот в очередной раз напряженно и слабо улыбался, не размыкая губ.

Когда родственники доехали до снятого ими дома, они разошлись в разные стороны. Хорл погрузился в дрему, Бирс спустился в подвал поискать какой-нибудь занятный механический хлам, а Уисс сразу направился к себе и заперся. В уединении своей каморки, по-монашески аскетичной, он написал несколько писем - быстро, без сомнений и колебаний и без единой помарки. Губы его были сжаты, а характерную улыбку на лице отец узнал бы без труда.

Пуля, выпущенная из окна второго этажа дома номер 10 в Утином ряду, прошла на волосок, обдав Шорви Нирьена ветерком у самого виска. Звук выстрела прозвучал в темнеющем воздухе громко и отчетливо. Скорее всего, мишень была обязана жизнью именно этому тусклому вечернему освещению. Услышав выстрел, Нирьен сквозь сумерки попытался разглядеть его источник. Какое-то время он стоял и смотрел, но тут практично мыслящий молодой спутник Нирьена Бек схватил его за руку и почти насильно протащил оставшиеся несколько ярдов к лестнице и втолкнул через двери в знакомое убежище дома номер 11. Оказавшись внутри, они заперли дверь на засов, и каждый вытащил пистолет. Прошло несколько секунд, но нового нападения не последовало.