Шпоры на босу ногу - Сергей Булыга

Но тут:

– Ага! Нашлась, красавица! – вскричал Люсьен, хватая Мадам за руку. Тогда сержант…

Да не успел, а только взялся за эфес! Потому что второй офицер, на беду оказавшийся сзади, ударил его саблей по голове! Сержант неловко покачнулся, схватился за разрубленную шапку и рухнул в сугроб. Мадам упала перед ним на колени… Однако ее тут же схватили и потащили прочь. Пытаясь вырваться, Мадам в отчаянии крикнула:

– Шарль! Шарль! О, Маци Божая!

Да только что теперь?! Сержант ничком лежал в сугробе. Снег возле его головы был красен, словно петушиный гребень. Мадам заплакала и сникла. А ее подтолкнули к возку, перед ней раскрыли дверцу… Мадам рванулась из последних сил, но тщетно. Тогда, забыв обо всем, она закричала на местном наречии:

– Шарль! Меня зовут Настой! Настёной! Пустите же меня!

Но тут ее схватили за волосы, втолкнули в возок – и сытые лошади весело умчались в метель. Вот так! И всё! Тьма, топот, скрип, возок плотно закрыт, полог задернут, скрип, топот, тьма! Однако вскоре Мадам… Простите, ну конечно же Настёна – Настёна вскоре привыкла к темноте и увидела…

Что она сидит едва ли не на коленях у генерала Оливьера. Напротив генерала дремал его бессменный адъютант Люсьен… а затаившаяся рядом с ним какая-то женщина лет сорока пяти с любопытством разглядывала Настёну. Молчание явно затягивалось. Но вот наконец генерал откашлялся и весьма дружелюбно сказал:

– Вот мы и все вместе. Знакомьтесь же, – и он кивнул на женщину. – Наш литовский агент пани Инесса.

– Ах, бедная, она совсем замерзла! – низким грудным голосом сказала пани Инесса. – Иди ко мне, дитя мое!

Протягивая Настёне руки, пани Инесса очень даже натурально улыбалась, отчего ее некрасивое от природы лицо стало даже почти симпатичным. Ну что ж, хоть так! В кромешной тьме закрытого возка Настёна переползла через колени генерала к пани Инессе и, уткнувшись ей в грудь, зашептала:

– Генерал, я вас ненавижу! Вы негодяй! Что он вам сделал?!

Слезы бессильной ярости душили ее.

– Вот и прекрасно! – оживился генерал. – Наконец-то вы заговорили не по-французски, Мадам! Или боярыня? Да-да! Вот с этого, пожалуй, и начнем! Итак, как нам вас величать? Подскажите!

Настёна не ответила. Багровый гребень на белом снегу стоял у нее перед глазами. А генерал все так же бодро продолжал:

– Итак, боярыня… да, пусть будет боярыня, это звучит весьма солидно! Итак, боярыня, вы проникли к нам в поисках известных ценностей. Я мог вас расстрелять, но я не злой, я пошутил: в один и тот же час отправил в разные стороны две совершенно одинаковые кареты. В одной были вы, а в другой то, что вы искали. Вы помните – там, возле штаба?

Настёна не ответила; уткнувшись в грудь пани Инессы, она едва слышно всхлипывала. Генерал намеренно громко зевнул и сказал:

– Не обессудьте, что я столь вольно обошелся с вами. Но, как говорят наши враги, с красивой овцы хоть шерсти клок. А как здоровье бравого сержанта?

Настёна подняла на генерала гневные, заплаканные глаза и как можно спокойней ответила:

– Прекрасное. Отменное. И я люблю его. А вы… Вы женитесь на безобразной и никчемной женщине. Да-да, никчемной! – воскликнула она, толкнув в плечо изумленную пани Инессу. – И она будет вам нещадно изменять, вы станете общим посмешищем… – тут Настёна недобро улыбнулась, она уже вполне овладела собой. И прошептала: – А вы всё будете любить, любить, любить ее до гроба!..

И тут, опять не удержавшись, Настёна вновь разрыдалась и припала к пани Инессе. Но та уже пришла в себя.

– Генерал! – и пани Инесса ловко обхватила Настёну. – Слезы – это какой-то ужас. Вы не находите? – а руки ее тем временем ловко расстегивали чужую шубу. – К тому же теснота! Нам предстоит неблизкая дорога. – Едва слышно звякнула дверная защелка. – Позвольте, я сяду поудобнее… Куда же вы?! – притворно ужаснулась пани Инесса и, распахнув дверь, вытолкнула Настёну вон, на мороз.

Настёна выскользнула из шубы и упала в сугроб. Люсьен рванулся было вслед за ней, но пани Инесса властно остановила его:

– Прикройте дверь! Вы что, хотите, чтобы я простудилась? – и поплотнее запахнулась в трофейную шубу.

Люсьен вопросительно глянул на генерала, но тот промолчал. Генерал с затаенной опаской смотрел на пани Инессу, которую даже в благодарность за спасение Настёны красавицей никак не назовешь.

А Дюваль по-прежнему лежал в сугробе. Кровавый гребень, занесенный снегом, был уже почти не виден. А силы еще были! Сержант с трудом перевернулся на спину, открыл глаза и осмотрелся. Вот только смотреть было не на что. Ну что можно увидеть в зимнем поле? А тут еще мела метель. И было холодно и тихо. И темно. И подступала смерть… Да-да! Он слышал ее легкие шаги все ближе и ближе… А вот и она сама! Но не уродливая, старая и страшная, как об этом нередко болтают, а юная и стройная, в чудесном белом платье. Вот, значит, как, улыбаясь, подумал сержант, значит, Мадам сказала правду. Вот только жаль, что нет рядом Чико, он так хотел увидеть Белую Пани! Хотел – и боялся. А зря! Ведь это же совсем не страшно!..

Но тут смерть подошла к нему совсем близко и остановилась. Потом наклонилась. А потом даже опустилась перед ним на колени. На ней белое, очень изящное платье, снег на длинных, чудесных ресницах. Прощайте, Мадам! Ведь сейчас поцелует – и…

Нет! Сержант зажмурился и из последних сил оттолкнул эту страшную гостью! Но тщетно! Смерть крепко обняла его и стала целовать, целовать, целовать!..

Но почему эти губы такие горячие?! Сержант удивленно открыл глаза и увидел – его обнимала…

– Мадам!

– Нет, – улыбнулась та. – Теперь, и навсегда, меня зовут Настёна.

– На-стё-на, – с трудом повторил сержант. – Мою руку… и сердце… – и замер без чувств.

…Ночи в конце ноября, как все мы знаем, длинные и холодные. Пальцы совсем уже не гнутся, а искры из-под кремня словно замерзают на лету и не желают разжигать костер. Да и разве согреет огонь, когда кругом метель, а он, единственный, лежит без чувств, и думается только об одном – он жив или нет? И неужели всё напрасно, и неужели он… О, Маци Божая, ну до чего же бесконечны ноябрьские ночи! Луны почти не видно, никто не едет по дороге. Ну почему же все не так, перед кем же она провинилась? Ей еще нет и двадцати, она красива и умна, она блистает в обществе – в любом! – но ничего ей этого не нужно! Ей только бы… О, да! И вот она сидит, уже не шевелясь, а на коленях у нее лежит сержант с перевязанной раной. Повязка – подол ее платья. Ей холодно, ей очень холодно, а у него на лбу – через повязку – большое алое пятно. О, Наисвентшая, он жив? И скоро ли утро? Есть здесь хоть кто-нибудь?! Спасите же его, он умирает!..

Нет, тишина. Ну что ж, значит, судьба, значит, карты сказали неправду. Ее карты! А карты той надменной парижской старухи опять угадали – это действительно его последняя кампания, и это она погубила его, да, это действительно она, Настена – его дама треф! Ну что ж, разве с судьбой поспоришь? И Настёна закрыла глаза и склонилась к сержанту. Вот только бы уснуть, подумала она, поскорее уснуть!