Императрица эпохи авантюристов. Взятие Берлина и Прусская губерния - Валерий Евгеньевич Шамбаров

подпоручика Батурина, когда-то предложившего Петру переворот в его пользу, не выпустил из Шлиссельбургской крепости. (Хотя этот отъявленный авантюрист даже в камере не угомонился. Когда Петра не стало, он как раз стал одним из тех, кто затевал игры с самозванцами. Был за это сослан на Камчатку. Устроил там бунт с поляком Беньовским, бежал на захваченной шхуне и умер у берегов Мадагаскара.)

В Шлиссельбурге держали и свергнутого Ивана Антоновича. Когда его увезли из Холмогор, то для его отца, братьев и сестер условия улучшили. В их распоряжение передали весь большой архиерейский двор на берегу Двины – с садом, огородом, баней, прудом. Антон Ульрих был тихим, кротким. После смерти жены утешался со служанками дочерей. А дети выросли добрыми, простыми. Работали в саду, разводили кур и уток, катались на лошадях. По вечерам читали духовные книги, играли в шахматы и карты. Петр навестил в крепости Ивана Антоновича, разговаривал с ним. Но у него (и его братьев, сестер) наследственных прав на трон было больше, чем у нового государя. Поэтому положение узников осталось прежним.

Ну а Петр III, казалось бы, прикормил могущественных вельмож, одним махом удовлетворил материальные запросы дворянства. Но кое-что он не учел. Национальное чувство. Видать, и здесь сказывались особенности крайнего эгоцентризма. Сам-то он обладал этим чувством, голштинским патриотизмом, даже в гипертрофированных формах. А в русских не видел. Какой еще патриотизм может быть у «варваров» и «холопов»? Разве может кто-нибудь любить страну, которую Петр величал «зас…ной»?

Идею венчания на Царство в Москве он заведомо отверг. В его ограниченном протестантском сознании просто не могло вместиться, как это Сам Бог может присутствовать в церковном обряде, наделяя Своего Помазанника истинной властью? Да еще в обряде Православной Церкви, которую он презирал и высмеивал. В пику Церкви Петр легализовал раскольников, запретил их преследования (а под категорию раскольников попадали не только старообрядцы, но и сектанты всех мастей). И очень кстати для него пришлись указания Елизаветы, повелевшей в 1757 г. пересмотреть отвратительное управление церковной собственностью, подготовить реформы.

Ее племянник решил проблему по-своему и сплеча. Манифестом от 21 марта конфисковал всю церковную недвижимость в пользу государства. Останавливаться на этом не собирался. Приказал описать церковные ценности для последующего изъятия, не скрывал от приближенных, что намерен реформировать саму церковь по протестантским образцам с упразднением икон, монашества, отменой постов, упрощением богослужений. Позже Екатерина II в манифесте указывала: «Церковь наша греческая крайне уже подвержена оставалась последней своей опасности переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона». Но обычно такие замыслы Петра объясняют его протестантским воспитанием. На самом же деле имели место другие влияния, масонские. Точно такие же проекты церковных реформ обсуждались в это время в ложе Романа Воронцова, отца царской фаворитки [109]. А при Петре III эти «вольные каменщики» фактически объединились с его собственной ложей [110].

Новый император не сдерживал и своих голштинских привязанностей. Вызвал к себе родственников, Георга Людвига и Петра Августа Фридриха. Обоих произвел в фельдмаршалы, первого хотел поставить герцогом Курляндии и главнокомандующим русской армии, второго назначил генерал-губернатором Петербурга. Еще один родственник, Карл Людвиг Голштинский, в Россию не приехал, но все равно стал фельдмаршалом. А в апреле прибыл посол Фридриха фон дер Гольц. Его мнением Петр настолько дорожил, что без раздумий принимал его советы [111]. С Пруссией он заключил не только мир, но и союз. Наши войска с ее территории выводились без всяких компенсаций. Восточная Пруссия возвращалась королю. Мало того, в его подчинение передавался корпус Чернышева для действий против Австрии. Но союз был заключен и против Дании! Русская армия должна была через Пруссию идти в Голштинию, отвоевать для нее Шлезвиг.

Именно для этого Петр прочил главнокомандующим своего дядю Георга, прусского генерал-майора, хотя тот был против, пытался отговаривать племянника. Куда там! Император намеревался и сам возглавить поход, лично командовать гвардией. Бахвалился, что после победы состоится и его коронация – только не в Москве, он сядет на трон в Копенгагене, а датскому королю даст поместье в Лифляндии или вышлет в Индию (там у датчан была маленькая колония Транкебар) [112, с. 68]. Войскам под началом Румянцева было приказано выдвигаться в Северную Германию. А против Австрии, в помощь Фридриху, Петр хотел втянуть в войну и Османскую империю. 28 апреля повелел послу в Константинополе Обрескову – объединить усилия с прусским послом, а туркам объявить: если они ударят на Австрию, Россия примет их сторону. Даже американский биограф Петра III К. Леонард признала: он отнюдь не был безвинной овечкой, а одним «из самых агрессивных и циничных монархов XVIII в.» [113, с. 120].

Наша страна лишалась всех плодов побед, перечеркивались все ее жертвы, затраты. Но и сама она превращалась в придаток захудалой Голштинии! Ее воины должны были погибать за спорные голштинские земли и за прусского короля. Сносилась вся система международных отношений, десятилетиями строившаяся отечественными дипломатами. Европа ввергалась в новый, еще более широкий виток войны. Разрыв союза с Австрией и ее разгром турками обрекали Россию на изоляцию – реализовывался тот самый барьер из Османской империи, Польши, Швеции. За Данию неизбежно заступилась бы Англия с ее сильнейшим флотом. А новый союзник, Фридрих, соблюдал договоры лишь до тех пор, пока ему самому было выгодно…

Но Петр и семейные отношения жаждал переломить по-своему. Не скрывал, что собирается упечь супругу в монастырь, жениться на Воронцовой. Заговор Екатерины был готов еще до кончины Елизаветы. Панин, братья Орловы, Дашкова, Кирилл Разумовский – не только гетман Малороссии, но и шеф Измайловского полка. Финансировал английский посол Кейт, а денег Лондон не жалел. Британцы уже искали пути к примирению, и эскалация войны была им совсем ни к чему. А нападение на Данию перекрыло бы им всю балтийскую торговлю.

Однако переворот в период смены власти признали слишком опасным – неизвестно, как повели бы себя другие группировки знати, кто и как мог воспользоваться смутой. Да и Екатерина некстати «выбыла из строя», была беременной от Григория Орлова. В апреле, когда муж был занят договорами и возбуждался военными планами, родила сына Алексея, будущего графа Бобринского. Но она и ее сообщники сочли за лучшее выждать. Зная характер Петра, были уверены, что он быстро настроит против себя весь Петербург. Дашкова писала: «Все сошлись на том, что удар следует нанести, когда его величество и армия будут готовы к отправке в Данию».

Так и случилось. Призывы Петра к туркам напугали даже Воронцова, другие дипломаты вообще схватились за головы. Посол в Константинополе Обресков самовольно стал спускать присланные ему указания на тормозах.