Записки мертвеца - Георгий Апальков

чтобы она выспалась как следует. Сам я, по доброй традиции, пренебрёг сном: пожертвовал им ради дневника. Хотел, запечатлеть здесь сегодняшний день, прежде чем, возможно, сделаю новую паузу в записях. Вынужденную паузу.

Историю Захара излагать здесь не стану: уже почти утро, и хочется спать. Да и не знаю толком, на самом деле, с чего начать. Рассказать так, голосом, было проще, хотя и тогда, на кухне, я по первости не знал, с какого конца ко всему подступиться. Посмотрим, как оно завтра будет. Может быть, всё обойдётся.

Запись 15

Шестнадцатое октября. Восьмидесятый день с начала вымирания.

Вот, похоже, и всё. Хорошо хоть выдался шанс написать что-то в последний раз. Если и сейчас пронесёт — хорошо. Но верится почему-то с трудом: ещё меньше, чем верилось тогда, когда я собирался отправиться к Ире через наводнённый мертвяками город. Не знаю, почему. Может, мне просто страшно. Может, это из-за трупа рядом со мной, который лежит тут и напоминает о том, насколько смерть реальна. И насколько безобразной, бестолковой и внезапной она может быть. Так или иначе, вот ещё один мой автограф с моим очередным «Уж сейчас-то я точно умру» вместо подписи. Если вы убьёте меня, не уничтожайте, пожалуйста, этот дневник — вот всё, о чём прошу. Но смирно сидеть и ждать вас я тоже не собираюсь: попробую придумать что-нибудь.

Семнадцатое октября. Восемьдесят первый день с начала вымирания.

Что ж, всё получилось. Не так, правда, как я рассчитывал. Но если сравнить моё нынешнее положение с тем, что я представлял себе в момент той очередной потери самообладания, то можно сказать, что всё обошлось. Теперь у меня есть какое-то время, чтобы отрефлексировать произошедшее, подумать обо всём и зафиксировать эти два долгих — бесконечных — дня на бумаге. Сделаю это, и нужно будет решить, что делать дальше. А дальше, полагаю, нужно будет снова собираться в путь. Ладно, к чёрту эту пространность и расплывчатость. Обо всём сначала и по порядку. Начнём со вчерашнего утра.

День 80

Захар не бросил своё увлечение радио после того, как приехал в Надеждинское. Вся необходимая аппаратура для поимки сигналов на разных частотах была при нём: хранилась в его доме, в подполе, вдали от посторонних глаз. В подполе он и проводил долгие вечера и дни, когда не был при деле. Но ловил он не монологи какого-нибудь очередного застрявшего посреди апокалипсиса радиоведущего, чудом уцелевшего и оставшегося на работе в самый разгар смертоубийства на улицах города. Отнюдь. Ловил он переговоры простых патрульных по рациям между собой и с их начальниками. Ловил он и доклады Гросовскому о положении дел в деревне и окрестностях. Но с особым упоением он подслушивал переговоры Михаила Юрьевича Гросовского — некогда всенародно избранного градоначальника и, де-юре, всё ещё представителя центральной власти на месте; и полковника Старкова — полномочного представителя вооружённых сил и, возможно, самого старшего по званию военнослужащего на сотни — а может и тысячи — километров вокруг. Говорили они много. И говорили, в основном, вечерами.

В ту ночь, когда я пришёл к Захару за добавкой спиртного, Захар закончил слушать один из таких вечерних разговоров. Закончил и тут же стал собирать вещи.

— Я не то что бы вот прям щас собрался улетать, как Карлсон, — оправдывался он тогда, — Конечно, я всё от меня требующееся сделаю. Мэр уже кинул задачу: кружить над дорогой и деревней где-то с семи-восьми утра, как рассветёт. Обо всех движениях докладывать в прямом эфире. Это я всё сделаю. Но если барагоз начнётся и вообще всё то, о чём я думаю, то тут уж я того… Включаю Карлсона.

Что должно было начаться? Чего Захар опасался настолько, что сгрёб все свои пожитки в две скромные сумки, прикрепил их к парамотору и был готов бросить это райское место, улетев из него искать счастье в закат? Ответ на этот вопрос лежал в его истории, которую он рассказал мне слишком сбивчиво и невнятно для бывшего радиоведущего. Перескажу здесь всё, что запомнил с его слов.

То, что однажды за работой рассказывал мне тот парень по имени Артём, отчасти оказалось правдой. Старков и Гросовский действительно вели переговоры о судьбе некоторых людей, живущих в Надеждинском, совершенно не интересуясь мнением этих людей и ни о чём их не спрашивая. Говорили они о судьбе дезертиров, которые удрали из подразделений Старкова и обосновались в мэрском оплоте безмятежности. С точки зрения Старкова, это вообще были не люди, и спрашивать их, само собой, ни о чём не нужно было. С точки зрения Гросовского это были сильные рабочие руки, которые работали тем усерднее, чем больше были мотивированы страхом возвращения назад, под начало полковника. А полковник тем временем затевал авантюру и нуждался в людях, обученных владению оружием, вождению и всему прочему, что может быть полезно.

Авантюра полковника заключалась в возвращении контроля над городом. Когда я слушал Захара, то с каждым новым его словом убеждался в том, что история Артёма — одного из дезертиров — была не выдумкой. Во всяком случае, в некоторой её части. Почти во всём он попал в самую точку. Так вот: для возвращения контроля над городом Старкову нужны были люди. Много людей: как на фронте, так и в тылу. Начать всю операцию Старков планировал с первыми серьёзными морозами. На первом этапе операции предполагалось подчистую избавить город от заражённых, которые, по его разумению, с наступлением холодов должны были отморозить себе к чёртовой матери все конечности и потерять возможность передвигаться или, во всяком случае — передвигаться быстро. Всё должно было походить скорее на забой скотины, чем на войну. На втором этапе предполагалось восстановить порядок в городе: заставить уличные банды сложить оружие и заново подчинить горожан законной власти. Гросовский стоял перед выбором: он мог сложить с себя де-юре действующие полномочия и согласиться не претендовать ни на что после того, как — и если — операция завершится успехом. А мог напротив — принять в операции активное или хотя бы посильное участие, и тогда, так и быть, Старков соглашался отдать мэру его кресло, когда ситуация окончательно стабилизируется и делить с ним это самое кресло до этого самого момента: так сказать, в период безвременья. Сам он — мэр — считал затею Старкова смелой, самонадеянной и взбалмошной. Было в ней, по его мнению, уж очень много белых пятен и условностей. Поэтому, прежде чем брать на себя какие-либо