Смысловая вертикаль жизни. Книга интервью о российской политике и культуре 1990–2000-х - Борис Владимирович Дубин

Отсюда и та культура идиотов, о которой мы говорили… Читаю рецензию. Мало того что эта книга (для них существуют только книги), что это произведение вышло уже тридцать лет назад на русском языке и было в свое время оценено, но я вижу, как они на него реагируют — как во сне или как будто обкурились: какие-то тени двигаются, какие-то голоса слышны, как в платоновской пещере. А чьи это голоса, что и на каком языке говорят — в общем, не очень и важно. Выстраивается некий критический текст, письмо, как сейчас говорят, по этому поводу. И нет потребности знать, каковы, собственно, были обстоятельства писателя, который об этом писал, как его воспринимали… Текст чужого есть закрытый в себе предмет, залетевший невесть откуда метеорит, который есть лишь повод, провокация для высказывания. Оно не критическое, конечно, это такая соловьиная песнь. Но ведь эти тексты производятся в огромном количестве. И есть типы изданий, которые именно такие тексты производят, и они становятся образцом для каких-то следующих ребят, которые сидят где-нибудь у себя в Верхоянске и говорят: «Слушай, а в Москве вон как пишут».

Вот что в Москве носят.

Вообще говоря, судьба толстых журналов здесь наиболее показательна. Можно говорить (как, скажем, и в 80-е годы XIX века в России) о своего рода «конце журнальной эпохи». Тогда на их место пришла газета, тонкий журнал, теперь идет модная глянцевая периодика для более обеспеченных, тонкие женские и околотелевизионные журнальчики с модой и уютом, культом здоровья и картинками светской тусовки для тех, кто поскромней. Интернет для технически грамотной, коммуникативной, знающей языки молодежи. То, что происходит с литературными журналами сейчас, — это не жизнь, а доживание. Я сам на этих журналах вырос, и пишу для них, и даже в редколлегиях состою. И посылаю молодых ребят, чтобы печатались… Но ведь это так. Есть тип журнала, сложившийся в определенных исторических обстоятельствах, созданный определенным типом людей в расчете на определенный тип читателя, — и он не может быть всеобщим и всемирным, и на все времена. В нем должно что-то серьезно меняться. Функция другая.

Я тоже так считаю. Но при этом, когда вы говорите, что литература делается вне толстых журналов, во мне все протестует. Издательские серии современной отечественной литературы, о которых вы говорите, практически целиком заимствуются из журналов. Даже те, что декларируют сугубую самостоятельность выбора.

Давайте построим цепочку, точнее, систему шлюзов. В 1960–1970-х, даже в начале 1980-х годов литература делалась в журналах для большого круга гуманитарно образованных читателей по всей стране. Тиражи по 100, 200, 300 тысяч экземпляров — пока подписка ограничивалась, и в 700 тысяч, а то и два миллиона, в годы перестройки, литература делалась в них. Сейчас, мне кажется, литература делается в них для литературной критики. Чтобы эта литература стала событием для более широкого читателя, она должна перейти в книгу.

О, так кто ж против этого будет возражать.

Так этого же не было в 1970-е годы, издательство сегодня — совершенно другая структура. Что такое было издательство «Художественная литература»? Огромное государственное заведение, фабрика, которая просто обладала возможностями тиражировать то, что уже состоялось как литература.

Я говорю о другом — именно делании литературы. Находят авторов журналы.

Согласен. Пока еще процентов на 70 — журналы.

Хорошо, вот закрытая, к сожалению, серия Бориса Кузьминского в «ОЛМА-пресс». Он говорил: я буду печатать исключительно новое, только свое. Азольский прошел через журналы, Сергей Носов прошел через журнал, Плешаков прошел, Чижов, Стахов прошли…

Нет противоречия. Конструкция литературы другая. Чтобы произведение состоялось как событие для читателя за пределами литературного круга, должен подключиться супериздатель. Со своим именем, имиджем, серией. Игорь Клех вот придумал серию — на какое-то время дай ей бог продолжаться.

Конечно. Хотя пока в этой серии тоже книги все итоговые и для узкого круга.

Посмотрим. Так вот, конструкция теперь такая: есть толстые журналы, которые что-то отбирают, печатают, выносят на суд литературной критики, — и дальше начинается собственно внутрилитературная жизнь: какая-то тусовка, какие-то разговоры, из которых что-то такое вываривается к периоду присуждения ежегодных премий и т. д. К делу подсоединяется издатель, переводит в серийную форму. Тогда это становится событием для глянцевой критики (это мы знаем, что литературное произведение существует не в виде книжки, а в виде текста, но для них-то события не было, пока книжка не вышла), и от нее эти книжки идут в околоуниверситетскую, полумолодежную среду уже как модная книга. Сложился такой механизм. Его не было в 1970-е годы. Журналы тогда по функции соединяли в себе первичную публикацию и первичную оценку текста с расширением аудитории. Сегодня журнал функцию расширения своей аудитории уже не несет. И видимо, не может нести. Потому что аудитории нужен уже первично отобранный и оцененный материал. В виде книги. С аннотацией на задней обложке.

За журналами 1960–1970-х годов, меньше — 1980-х, стоят идеология и писательская группа. Сейчас этого практически нет. Кроме «Нашего современника».

Ну, в простейшем виде на левых-правых разделились.

Все остальные работают на одном и том же культурном поле. А раз нет явно выраженной идеологии, следовательно, не работает публицистическая часть журнала. Ведь все, что мы говорили до сих пор, касалось первой, литературной тетрадки. Получается, что та публицистика, которая печатается сегодня, нынешнему читателю в нагрузку, действительно лучше книжку купить с аннотацией.

Все так. Но давайте опять раскрутим как бы с самого начала, да? Конечно, тогдашние журналы были государственным порождением, но сейчас мы это отметаем в сторону, не это нас интересует. Это был канал коммуникации. Явно, что он соединял в себе по особенности тогдашнего общества, советского (как дачка подмосковная — здесь надставочка, потом еще надстроечка, потом сарайчик, потом баньку пристроили), несколько разных типов групп, которые говорили и к которым обращались, и в этом несколько разных функций. Во-первых, они соединяли «первых» — читателей и «третьих», поэтому был нужен большой тираж. Во-вторых, они соединяли функцию оценки и вынесения образца для этого широкого читателя с самой выработкой языка, на котором можно говорить. В-третьих, они соединяли обсуждение литературных проблем с общественными. Сейчас, мне кажется, дело идет к размежеванию этих типов журналов. Все время силятся появиться журналы, в которых бы действительно вырабатывались языки разговора о литературных проблемах. Потому что они не внутри толстых журналов должны вырабатываться и не в глянцевых журналах, которые используют уже готовые языки, как Сорокин. Они должны вырабатываться в собственно интеллектуальных журналах, которых на Западе пруд пруди. Во Франции несколько десятков журналов только поэзии. У нас