После бури - Фредрик Бакман

Беньи понял вопрос, у него тоже есть старшие сестры. И ответил поэтому:

– Бывают и поприличнее, но тех, кто хуже, – гораздо больше. Бубу самый добрый и самый преданный друг из всех, кого я знаю. Но если честно, я вообще не понимаю, что в нем нашла такая девушка, как твоя сестра.

Тобиас долго думал и, опустив глаза, ответил:

– Наверное, ей нравится, что он обычный.

– А это хорошо? – искренне удивился Беньи.

Тобиас выдохнул через нос, потеребил концом клюшки шнурки на ботинках.

– Ей не нужно ничего исключительного, она просто хочет жить… обычной жизнью. Наш отец пожарный, мама – акушерка, нам всегда говорили, что нас воспитывают герои. Те, кто бросается в огонь. Бубу не герой, думаю, сестра видит это. Он не из тех, кто бросается в огонь, зато он все бросит ради нее.

Поняв, как глупо это прозвучало, Тобиас смущенно замолчал. Беньи провел рукой по длинным растрепанным волосам и неловко улыбнулся. От возникшей паузы обоим стало не по себе, поэтому Беньи посмотрел по сторонам, увидел небольшой заледеневший пятачок размером с квадратный метр у въезда в гараж, где из дырявого шланга натекла вода, и пошел туда. Тобиас – за ним. Вдруг Беньи ни с того ни с сего схватил его за свитер. Рывок был такой резкий, что тот потерял равновесие и чуть не упал на землю, но Беньи в последнюю секунду поймал его и сказал:

– Думай, как ставишь ноги. Используй мой вес против меня.

А потом стал учить его, как драться на льду. Лучшего учителя, чем Беньи, Тобиасу не найти.

* * *

Тед наконец набрался смелости и спросил Амата:

– А как было на драфте в НХЛ?

Зазубами показывал Тюре, как должен двигаться вратарь, но услышав вопрос, беспокойно покосился на Амата. Спросить об этом так непосредственно, в лоб, мог только тринадцатилетний мечтатель. Амат сделал еще один бросок и задумчиво ответил:

– Там все были лучшие. Здесь тоже бывают хорошие игроки – иногда кого-то в серии встретишь, или в лагере, или еще где. Но там ЛУЧШИЕ были все – в тех местах, откуда они приехали, каждый был лучшим. Они готовились к драфту всю свою жизнь. Я чувствовал… давление… бешеное давление. По-другому и не объяснишь. Никогда такого не испытывал. Тяжело, как будто дышать нечем.

Тед ударил по шайбе. Оперся на клюшку.

– Мой отец говорит, что чувствовать давление – это привилегия. Если его нет, значит, ты никогда не делал ничего стоящего и люди ничего от тебя не ждут.

– Может, будешь моим агентом на следующем драфте? – улыбаясь, спросил Амат.

– Через несколько лет ты сам будешь моим агентом! – вырвалось у Теда. Он в жизни никому так не хамил.

Ему было чудовищно стыдно, и это не могло не вызвать симпатии. В этом мальчике Амат услышал себя. Он вспомнил, как играл в хоккей, прежде чем стал играть в хоккей ради всех остальных. Следующая шайба чуть не пробила дырку в сетке ворот.

– Я никогда не смогу так бить, сколько ни тренируйся, – восторженно прошептал Тед.

– Тебе не тренироваться нужно больше, а думать меньше, – ответил Амат.

* * *

Бьорнстадские игроки уезжали из Хеда в хорошем расположении духа. Бубу так осторожно поцеловал Тесс в щеку, что Беньи буркнул:

– Знаешь, Бубу, некоторые даже почтовый конверт более страстно заклеивают.

Лицо Бубу налилось темно-лиловой краской, и даже Зазубами не выдержал и захохотал. У него никогда не было своей компании, ни разу в жизни он не болтался с друзьями вот так, без дела. Их непритязательность была ему в новинку, смех с парнями тоже, поэтому, когда Бубу предложил довезти его до дома, он окончательно расслабился и кивнул в знак согласия.

– До завтра, увидимся на тренировке! – высадив его, крикнул Бубу – увы, так громко, что в домах по всей улице зажегся свет.

Бубу покатил в Бьорнстад, Зазубами скрылся в подъезде, но слишком поздно, все уже видели, кто его подвез. Вскоре после этого кто-то швырнет камень в окно его квартиры. На камне красным маркером будет написано послание от местных болельщиков, столь же незатейливое, сколь решительное:

«Иуда! Умри!»

59

Юность

В больнице в тот день умер ребенок. Всегда найдутся те, кто станет утверждать, что, пока ребенок не родился, он еще не ребенок, но Ханна никогда не разделяла эту мысль. Горе в таких случаях не меньше, чувство вины тоже, а когда все дети – твои дети, ты во всем винишь себя.

Поздно вечером она сидела дома, в Хеде, за кухонным столом, вымотанная и зареванная, не чувствуя ничего, кроме пустоты. До дома ее подкинула сослуживица, по дороге они не перемолвились ни словом. Ханна думала только о том, что сказал Тюре, когда ему было четыре или пять: «А дети на небесах растут?» Ханна не сразу поняла вопрос, поэтому ее младший сын с досадой сформулировал его иначе: «После смерти дни рождения празднуют?» И когда Ханна призналась, что не знает, зашептал в отчаянии: «А как же дети, которые умирают в животе, – они так никогда и не станут большими? Они что, даже играть не смогут? Даже на НЕБЕСАХ?»

В это мгновение она с болью осознала: с Тюре она проживает все это в последний раз. Последний ребенок. Она мать четверых детей, этого вполне достаточно, даже более чем, но все же… когда ты понимаешь, что выбора у тебя больше нет, с тобой что-то происходит. Дети никогда не дадут забыть, что ты стареешь. Тюре семь, Тесс семнадцать. Все, что испытывает Тюре, в ее материнской жизни уже не повторится, а все, что испытывает дочь, в ее материнской жизни происходит впервые. «Маленькие дети – маленькие проблемы, большие дети – большие проблемы», – сказала сослуживица, когда родилась Тесс. Что неправда. Это ошибки становятся больше. Ее собственные ошибки.

Ханна уронила голову на стол. День был такой длинный, но это, к сожалению, не повод жаловаться, ведь она сама всегда говорила детям: «У нас в семье за отговорками не прячутся». Следовать собственным требованиям труднее всего. Прошло несколько часов с тех пор, как Тесс, хлопнув дверью, ушла, – ссора вспыхнула мгновенно, и Ханна знала: она сама во всем виновата. Она вернулась из больницы такая усталая, едва на ногах стояла, было больно дышать, и даже кожу саднило, так что сорваться ничего не стоило. Началось все с того, что у въезда в гараж она нашла кусок резиновой прокладки, похоже отвалившейся от машины. И, быть может, не придала бы этому большого значения, если бы не соседка,