Гордость Карфагена - Дэвид Энтони Дарем

Ганнон вновь посмотрел на него, попытался улыбнуться, но у него ничего не получилось. Он просто смотрел в глаза Силена с безмолвной признательностью и вопросом. Грек не мог уйти от ответа.

— Не забывай, что однажды мы были в нескольких словах от того, чтобы стать любовниками, — тихо напомнил он.

Ганнон закрыл глаза, словно эта мысль причинила ему боль.

* * *

Воздух над Римом гудел от противоречивых мнений, включавших в себя негодование и гнев, всевозможные страсти, страх перед богами и пылкую надежду, что небеса вскоре улыбнутся их народу. На аллеях, в банях и на рынках римляне обсуждали ситуацию, в которой они оказались. Все знали, как ее исправить. И хотя решения радикально отличались друг от друга, тон дискуссий поменялся разительным образом. Шок от падения Требии превратился в далекое воепоминание. Отчаяние после бойни у Тразименского озера прошло, и люди уже забыли о непобедимости Ганнибала. Теперь население Рима пылало пожаром возмущения. Они потратили целый сезон под диктатурой Фабия. Их заставляли притворяться трусами, и они безропотно сносили унижение за унижением. Когда старику вдруг посчастливилось и африканцы попали в западню, он позволил им спокойно уйти, купившись на позорный и трусливый обман. Ситуацию нужно было менять на всех уровнях — решительно и быстро.

При возвращении в Рим диктатор получил холодный прием. Он шел по улицам, демонстрируя прекрасно отработанную невозмутимость. Его окружали верные люди. Он не показывал смущения и, казалось, нисколько не сожалел о своих странных действиях. Фабий сложил с себя диктаторские полномочия без единого извинения перед Сенатом. Такое безразличие к мнению народа еще больше обозлило граждан. Жена одного из сенаторов прозвала Фабия Медлителем. Горожане тут же одобрили это прозвище. Дети дразнили его на улицах. Их оскорбления редко бывали разумными — они выкрикивались на бегу, со страхом и смехом, с искажением слов. Но насмешки уличных мальчишек, не боявшихся даже помощников диктатора, откровенно вредили статусу Фабия. А что говорить об актере, который изображал его абсолютным и ничтожным слепцом? На сцене он жаловался публике, что его яички почему-то выпадают из мешочка, и к концу исполнения — под нараставший хохот толпы — актер падал на колени и шарил руками по земле, пытаясь найти потерянные штучки. Люди смеялись нарочито громко, потому что подобного веселья давно уже не было в городе и с его возвращением они надеялись на лучшее будущее. Выборы в Сенате вполне соответствовали их ожиданиям.

Первым, принимая тогу консула, украшенную бахромой, выступил Теренций Варрон. Он так упорно противился тактике уступок бывшего диктатора, что стал популярным политиком в городе. Облачившись в роскошные одежды и скрыв под ними массивное тело, он согнул руку в локте и показал собравшимся людям вздувшийся бицепс. Теренций знал, как вести себя на виду у толпы, и с грубой бравадой напоминал народу, что его отец когда-то был простым мясником. Он понимал, что горожане, богатые и бедные, ждут решительных действий. Война с Ганнибалом давно перестала быть вопросом чести, национальной гордости и даже мести за потерянные жизни. Люди начинали голодать. В городе почти не осталось запасов хлеба. Товары, прежде ходившие по всей стране, теперь не попадали в Рим. Италия, как объект их гегемонии, вышла из равновесия. Варрон обещал исправить это положение старым и верным методом легионеров — сражением в открытом поле. Как новоявленный консул он напомнил Сенату, что однажды уже смотрел в глаза Ганнибалу, когда несколько лет назад вел с ним переговоры в Новом Карфагене. Он поклялся, что их следующая встреча станет последним днем жизни проклятого африканца. Он в сей же час отправится в бой и покончит с затянувшейся войной.

Люди приняли его речь с ликованием. Тем не менее, будучи предусмотрительным народом, римляне избрали вторым консулом того, кто мог утихомирить страстность Теренция. Этим человеком оказался военный ветеран Эмилий Павел. Прежде он командовал войсками в Иллирии. Его род был полной противоположностью брутальному семейству мясников. Он дружил с братьями Сципионами и воевал под началом Фабия. Ходили слухи, что вечером перед своим избранием Эмилий ужинал в доме бывшего диктатора, выслушал советы старика и согласился с частью его доводов. Но даже если слухи были верными, ему хватило ума не признаваться в этом.

Назначив двух консулов для военного похода, Сенат решил поддержать их людскими ресурсами. В дополнение к четырем полевым легионам им собрали еще четыре. Численность каждого легиона была увеличена до пяти тысяч солдат. Кроме того, Рим потребовал от союзников предоставить дополнительные силы. Более сотни сенаторов заявили о своем желании провести грядущий год в войсках. Отправляясь на войну, люди чувствовали эйфорию и прилив энтузиазма. Они примыкали к армии, которой мир еще не видел — восемьдесят тысяч воинов, готовых сразиться за Рим. На них возлагалась судьба народа. При такой огромной силе им требовалось только соответствовать своему призванию, ибо, прежде всего, они были римлянами.

Одним из второстепенных событий новых выборов стало назначение Публия Сципиона на должность трибуна. Оно осталось почти не замеченным в помпезной суматохе с консулами. Отныне ему доверяли защиту человеческих жизней, имущества и благополучия народа. Молодой человек, сын бывшего консула, спаситель отца в битве под Тицинусом и помощник диктатора придерживался тихих путей в служебной карьере.

* * *

Братья Сципионы представлялись Гасдрубалу двуглавой гадюкой, постоянно досаждавшей ему и угрожавшей разжечь огни мятежей по всей Иберии. Очевидно, к концу лета весть о Тразимене дошла до римских командиров, потому что они, изменив свою стратегию, стали проявлять осторожность и пускать в ход не мечи, а политические интриги. Обе стороны перешли к тактической игре. Каждая из них старалась провести обходной маневр, ударить во фланг или ответить контратакой, но избегала лобовых столкновений. Обе стороны угождали многочисленным племенам, настраивая местные народы против своего противника или против других иберийцев, выступавших в союзе с врагом. Это запутанное противо стояние не соответствовало характеру Гасдрубала. Он почти не помнил, кто кому друг или соперник, кто и по какой причине трижды предавал его интересы. Эта тактическая война не нравилась и Нобе. Несмотря на хорошую память, он давно бы обрушил доску с подобной игрой на голову оппонента.

Осенью, злясь на отсутствие понятных действий и предчувствуя проигрыш в хитроумном соперничестве, Гасдрубал решил навязать Сципионам бой. Его армия была разделена. Одна половина войск патрулировала дальний юг, вторая — подавляла мятежи в различных частях империи. К счастью, ему удалось получить свежий резерв, собранный из регионов Тагуса — в основном это были карпетаны. Их многочисленный отряд состоял из