Россия – наша любовь - Виктория Сливовская

лишился способности писать. Он стал писать большую статью: „Судьба Анны Ахматовой”, написал, по его словам, больше 500 стр., потом произошла с ним мозговая катастрофа, и он не способен превратить черновик в текст, пригодный для печати. – Поймите же, – говорит он, – у меня уничтожили 5 книг (взяли рукописи при аресте), я не отдыхал 15 лет – вернувшись из ссылки, держал вторично экзамены в Литер. И-туте, чтобы получить диплом, который мне надлежало получить до ареста (тогда он уже выдержал экзамены) – тут слезы задушили его, и он лишился способности говорить. Я сидел ошеломленный и не мог сказать ни единого слова ему в утешение»[166].

Чуковский снова возвращается к делу Белинкова в дневнике за 1964 год, отмечая: «Белинкова били и истязали в лагере – он вернулся оттуда полутрупом. Сколько я знаю его, он всегда на пороге смерти. Страданиям его нет конца: легкие, сердце, желудок – все искалечено, изуродовано»[167].

И все же Аркадий Викторович благодаря жене и друзьям сумел написать две книги и много статей.

Он принимал нас в своей квартире на Малой Грузинской улице, полулежа; все, что он говорил, было для нас чрезвычайно интересно, у него был желчный характер и острый язык. Его жена Наташа, верная помощница во всем, суетилась по дому. Как раз вышло второе издание его книги о Тынянове. Оксман написал нам об этом событии в письме от 13 мая 1966 года: «Дошло ли до Вас второе изд. книги А. Белинкова „Юрий Тынянов”. На редкость боевая книга. Совсем не похожа на первое издание; у нас ее достать невозможно, она распродана была в полчаса».

Дело в том, о чем прекрасно был осведомлен Оксман, что редактор книги вместе с Левой Шубиным, талантливым автором и сотрудником издательства «Советский писатель», специалистом по Андрею Платонову, разделявшим взгляды Белинкова, ввел в текст все места, вычеркнутые цензурой в первом издании, перефразируя их и никак не меняя их смысла. Несмотря на многочисленные дополнения и вопреки правилам, существующим при последующих изданиях, редактор и секретарь не отправили книгу на проверку (поэтому сотрудники Гослита ничего не знали о внесенных изменениях). Книга вышла из печати в том виде, в каком она была написана, и стала настоящей сенсацией. Мы прочли ее на одном дыхании.

Аркадий был известен в среде оппозиционной интеллигенции. К нему несколько раз без предупреждения приходил Солженицын. Натан Эйдельман записал их разговор: «Около 20/Х. Солженицын посетил Аркадия Белинкова. – Как Вам удалось это напечатать? – Нет, как Вам удалось? Далее – несколько часов лагерных воспоминаний. Солж молод, весел. У обоих был один следователь…»[168]. Натан часто вспоминал Аркадия, отмечал упоминания о совместных встречах и подчеркивал, как многим он ему обязан. Согласно записи Натана «Аркадий Белинков интересуется теми, кто на него донес – „социологически” – без специфического личного зла. Последнее словом не ограничивалось – и при трех членах военного трибунала и двух часовых – Белинков 6 часов речь держал и усугубил приговор»[169].

Долгое время он работал над монографией о Юрии Олеше. Текст был почти готов. Материалы собирали для него все его друзья, поскольку он по состоянию здоровья не мог сидеть в библиотеке. 7 июля 1967 года Юлиан Григорьевич сообщал нам в обширном письме: «Белинковы живут на даче. Аркадий болеет и нервничает, а Наташа работает за троих. Перспектив на издание книги об Олеше нет никаких». Фактически, это был настоящий памфлет, изобличавший как позицию самого писателя, так и реальность, в которой ему пришлось существовать. Удалось опубликовать только два фрагмента в журнале «Байкал» (1968, № 1–2). Редакции, естественно, позже пришлось пережить, мягко говоря, определенные трудности. Мы получили оба номера во время следующей встречи.

Микрофильм книги привезла в Варшаву Людвика Кашницкая, затем он поехал с нами в Париж. Книга «Сдача и гибель советского интеллигента. Юрий Олеша» после долгих перипетий была издана в Мадриде в 1976 году. Автор уже не был среди живых.

Наша подруга Люся тоже заслуживает нескольких слов. Она родилась в России, ее отец был убит в 1939 году в Магадане, о его судьбе она не могла получить никакой информации в течение многих лет. Она приехала на ПМЖ в Польшу в 1967 году к своим родственникам, хорошо понимая, откуда она прибыла и куда приехала. Работая в Польском агентстве печати (ПАП), она отказалась переводить какой-то паршивый текст о предателе Солженицыне, что отразилось на ее заработке (однако она – к чести тогдашнего началь ника – не потеряла работу). Как и Нина Кирай, она, живя в Москве на улице Воровского, хорошо знала местного топтуна, который годами вел слежку за иностранцами, приходившими в художественные мастерские. Позднее она была среди тех, кто укрывал Збигнева Буяка; на сорок восемь часов ее забирали на Раковецкую[170], но не многого смогли от нее добиться. Впрочем, у нее в данном случае был некоторый опыт: ранее ее допрашивали по поводу ее контактов во время поездки в Данию. О предмете разговоров с «подозреваемыми» она отвечала, что они интересовались только историей России, особенно народниками XIX века, их полному самопожертвованию. Ее оставили в покое, хотя и не спускали с нее глаз. Она была моей опорой при работе над картотекой ссыльных участников Январского восстания и при подготовке следующих томов «зеленой» серии, касающихся процесса над Шимоном Конарским и конарщиками, а также при издании биографии Александра Герцена (2017 года)[171].

До этого Белинковы приезжали в Варшаву по нашему приглашению. У нас в квартире на улице Новы Свят во время нашего отпускного отсутствия с внуком жили бабушка с дедушкой из Белостока и принимали гостей от нашего имени. Они оба были в восторге: дедушка Леон восхищался Аркадием, его знаниями и умением держать себя, он также был очарован Наташей, «страдалицей», как ее назвал Корней Чуковский, а они оба, как кажется, с удовольствием пробовали приготовленные для них вкусности, особенно домашние пончики и фаршированные перцы, о чем любила вспоминать бабушка Нина. Вернувшись, они рассказали о своих впечатлениях, о чем нам сообщил Оксман 10 декабря 1967 года: «Беленковы в диком восторге рассказывают о своем пребывании в Польше. Я рад за них».

Во второй раз они также приехали по нашему приглашению и каким-то образом через Югославию сбежали на Запад. Аркадий, однако, не нашел там понимания своего творчества – русская эмиграция видела в нем русофоба; его печатали, но в то же время жестко критиковали. Он еще успел в январе 1970 года принять участие в международной конференции, посвященной цензуре в СССР. Три месяца спустя, 14 мая, он скончался от сердечного приступа