Дневник Марии Башкирцевой - Мария Башкирцева

— Позвольте мне вам заметить, что и у тех, и у других их одинаково. Только хлопоты мужчин доставляют им почесть, славу, популярность, а хлопоты женщин — ничего не приносят.

— Так вы думаете, сударыня, что наши неприятности всегда вознаграждаются таким образом?

— Я думаю, что это зависит от самих мужчин.

Но не надо думать, что я так сразу и ввязалась в разговор; я сидела сначала минут десять несколько смущенная, потому что эта старая лиса, казалось, вовсе не была в восторге от этого представления.

Хотите знать одну вещь?.. Я в восторге.

Теперь мне хотелось бы рассказать вам все милые вещи, которые я сказала… Ну, нет, не надо. Скажу только, что я сделала все от меня зависящее, чтобы не говорить банальностей и казаться преисполненной здравого смысла; так вы лучше представите себе сами все, что произошло.

Суббота, 15 июня. Подумайте! Робер-Флери ничего не хотел сказать мне — так плох мой рисунок. Тогда я показала ему то, что сделала на прошлой неделе, и удостоилась похвал. Бывают дни, когда все утомляет.

Среда, 3 июля. М. пришел проститься и, так как шел дождь, предложил проводить нас на выставку.

Предложение было принято, но еще до этого, оставшись наедине со мной, он стал умолять меня быть менее жестокой и т. д. и т. д.

— Вы знаете, что я безумно люблю вас, что я страдаю… Если-б вы знали, как это ужасно видеть одни только насмешливые улыбки, слышать только насмешки, — когда серьезно любишь.

— Вы забрали себе это в голову…

— О, нет, клянусь вам, я готов представить вам все доказательства… самую безусловную преданность, верность, терпенье собаки, что хотите! Скажите хоть одно слово, скажите, что вы хоть немножко… верите мне… За что вы обращаетесь со мной, как с каким-то шутом, как с существом какой-то низшей расы…

— Я обращаюсь с вами так же, как со всеми.

— За что? Ведь вы же знаете, что я люблю вас не так, как все, что я вам так предан…

— Я привыкла к тому, что вызываю это чувство.

— Но не такое, как мое… Позвольте мне думать, что вы не питаете ко мне ужасных чувств…

— О, ужасных! — уверяю вас, что нет.

— Для меня всего ужаснее равнодушие.

— А! но что же тут…

— Обещайте мне не забывать меня в течении этих нескольких месяцев моего отсутствия.

— Это не в моей власти.

— Позвольте мне время от времени напоминать вам о своем существовании. Может быть я буду забавлять вас, вызову у вас улыбку?. Позвольте мне… надеяться, что иногда изредка вы пришлете мне одно слово, одно единственное.

— Как вы сказали?

— О, ну, без подписи, просто только «я здорова»… И все тут!.. Я буду так счастлив!

— Я подписываю все, что я пишу…

— Вы даете мне позволение?

— Я ведь как Фигаро, я принимаю всякие письма…

— Господи! Если бы вы знали, как это ужасно — никогда не добиться серьезного слова, подвергаться вечным насмешкам… Нет, скажите, будем говорить серьезно, чтобы потом вам нельзя было упрекнуть себя в том, что вы не сжалились надо мной даже в минуту, когда я расстаюсь с вами! Могу я надеяться, что моя безграничная преданность, моя привязанность, моя любовь… Ставьте мне какие хотите условия, какие угодно испытания, но могу я надеяться, что когда-нибудь вы будете мягче? Что вы не вечно будете насмехаться?

— Что касается испытаний, — говорю я довольно серьезно, — то только одно и есть.

— Какое? Я на все готов.

— Время.

— Ну, хорошо, пусть время. Вы увидите…

— Мне будет это очень приятно.

— Но скажите, вы доверяете мне хоть сколько-нибудь?

— Как? Я доверяю вам до такой степени, что поручаю вам письмо, с уверенностью, что вы его не распечатаете.

— Какой ужас! Нет, но безусловное доверие…

— Какие сильные выражения!

— Да если чувство сильно? — сказал он тихо.

— Да мне и самой хотелось бы верить, — ведь это льстит нашему самолюбию. И право, мне и самой хочется иметь к вам некоторое доверие.

— Правда?

— Право. Этого вам достаточно, не правда ли?

Мы отправляемся на выставку. Я все время чувствовала досаду: М… был вполне счастлив и так ухаживал за мной, как будто я приняла его любовь.

Сегодня вечером я чувствую истинное удовлетворение: любовь М… производит на меня совершенно то же впечатление, как любовь А… Итак, вы видите, — я вовсе не любила Пьетро! Я даже не была влюблена. Потом я была совсем близка к тому, чтобы полюбить… Но вы знаете, каким ужасным разочарованием это кончилось.

Вы отлично понимаете, что я не чувствую ни малейшего желания выйти замуж за М…

— Истинная любовь всегда почтительна, — сказала я ему; — вам нечего стыдиться ее, только не забирайте себе в голову лишнего.

— Вашу дружбу!

— Пустое слово.

— Ну, так ваше…

— Вы неумеренны.

— Но что сказать, если вы не позволяете мне начать с малого, с дружбы…

— Химеры!

— Значит, любовь…

— Вы говорите нелепости.

— Почему?

— Потому что я чувствую к вам полное пренебрежение.

Пятница, 5 июля. Возвращаюсь из концерта русских цыган. Я не хочу уехать и оставить дурного впечатления. Мы были вшестером: тетя, Дина, Степан, Филиппини, М… и я. По окончании концерта мы отправляемся есть мороженое и подзываем к себе двух наиболее хорошеньких цыганок и двух цыганят, которых угощаем вином и мороженым. Было презанятно говорить с этими молоденькими добродетельными девушками.

Потом тетя дает руку Степану, Дина идет с Филиппини, а я — с М… Мы идем пешком до самого дома; погода такая чудная. М., успокоенный, говорит мне о своей любви… Это опять прежняя история: я не люблю его, но его огонь согревает меня; это-то я и принимала за любовь два года тому назад…

Он говорит так хорошо… Он даже плакал. Приближаясь к дому, я смеялась меньше, я была размягчена этой прекрасной ночью и этой песнью любви. Ах, как это хорошо — быть любимой!.. Нет ничего в мире, что могло бы сравниться с этим… Теперь я знаю, что М. любит меня. Так не играют комедию. И потом — если бы он добивался моих денег, мое пренебрежение уж давно оттолкнуло бы его, и потом — есть Дина, которую считают такой-же богатой, да и мало ли еще девушек… М. не какой-нибудь хлыщ, это настоящий джентльмен. Он бы мог найти и он еще найдет кого-нибудь другого вместо меня.

М… право очень милый; я может быть сделала ошибку, оставив свою руку в его руке в минуту расставания. Он поцеловал мою руку. Я должна была позволить ему это. И потом он так любит и уважает меня, бедный человек! Я расспрашивала его, как ребенок, мне хотелось знать, как это с ним случилось, с каких пор? Кажется он меня тотчас же полюбил. «Но это странная любовь, сказал он, другие — просто женщины, но вы стоите выше всего человеческого; и это — странное чувство; я знаю, что вы обращаетесь со мной, как с горбатым шутом, что в вас нет доброты, что вы бессердечны — и все-таки я люблю вас; обыкновенно люди восхищаются сердцем любимой женщины. А я… у меня, так сказать, нет даже симпатии к вам, и в то же время я обожаю вас».