Тролльхеттен - Сергей Болотников

Павел Константинович повернулся и пошел прочь. Выход должен быть, как говорит популярное присловье: из каждой ситуации есть, по крайней мере, два выхода…

Но ведь он есть, так ведь. И лежит он на поверхности. Мыло, пеньковая веревка или прыжок с пятнадцатиэтажки в центре, если пенька не сможет передавить мощные шейные мышцы. Есть еще Мелочевка с ее омутами и коварным течением подле моста.

И никакого зверя, никакого Мартикова. Все. Смерть, Исход, называйте, как хотите.

Он прожил больше сорока лет, многое повидал, многое пережил, и жаль лишь только, что большую часть жизни провел в погоне за миражом. Достаток, власть — миражи, цветное порождение быта, красивые конфеты с отравленной начинкой. Суррогат для тех, кто не хочет видеть настоящих чудес! Не жаль, ничего не жаль.

— Постой! — окликнул его Сергеев.

Мартиков обернулся, стоя в дверях. Они больше не стояли в дальнем углу, как испуганные грозой овцы. Напротив, подошли ближе и смотрели на него, никто не тянулся к оружию.

— Мы действительно не знаем, как снять с тебя проклятье, — продолжил Владислав Сергеев. — Но, черт побери, ты же сам сказал, что в этом городе возможно все! А мы… мы не можем сейчас терять нужных нам людей.

И никто ему не возразил, принимая мохнатое желтоглазое чудовище в их группу.

Мартиков обернулся, ощущая, как деформированная его звериная пасть силится широко улыбнуться, обнажая блестящие пятисантиметровые клыки. Но никто из стоящих перед Павлом Константиновичем при виде этого больше не вздрогнул. Даже Белоспицын.

10

Сны Никиты обладали некоторой прихотливостью. Например, в них он никогда не ходил по туманному миру на своих двоих, да и вообще не был человеком. Кем же он был? Он и сам не знал, крошечные пушистые зверьки были его вотчиной, но даже увидь он себя со стороны (а однажды так и случилось, когда он глянул в покрытую глянцевой антрацитовой пленкой гладь лесного пруда и увидел там шуструю бурую лисичку), все равно не смог бы определить. В конце концов, он был всего лишь пятилетним мальчиком, пусть и достаточно развитым для своих лет. Да и зверьки были не типичны, лишь напоминали тех, что водятся здесь в этом реальном, точнее бывшим реальным мире.

Вот и в этот раз спящий Никита вселился в пугливое маленькое создание, покрытое нежнейшей, с неуловимым розовым оттенком шерстью. Маленький розовый нос, что смешно морщился, когда втягивал воздух, глаза-бусины — зрачок во весь глаз, бархатная тьма. Кролик — решил Никита, и был не прав. Зверюшка лишь походила на кролика, да и то лишь, на игрушечного, что лишен зубов и когтей, а в задних лапках нет и намека на мощные мышцы. Идеал мягкой игрушки, это создание и вправду было неагрессивным, год за годом своей короткой жизни пережевывающее синеватую травку. Такой горький привкус, он ему нравился, ведь это была пища, определенная природой.

Вот так Никита Трифонов вертелся в своей короткой детской кроватке, керосиновый ночник разгонял тьму в пустеющем городе, а тот, кого он призван охранять, видел себя крошечным розоватым кроликом и улыбался во сне. Детские сны — апофеоз беспечности.

Крошечное розоватое создание начало этот день так же, как и предыдущий, как и день до этого. Вечное прыганье, горький вкус травы, запах тумана. Сегодня он вышел на луг перед сильно разросшимся поселением и некоторое время наблюдал за суетящимися людьми. Люди что-то возводили чуть дальше на самой вершине холма, что вздымался почти под самый свод, и вершина его частично была скрыта туманом. Там, наверху уже вырисовывались контуры массивного строения, назначение которого оставалось для Никиты загадкой. Люди торопились, они таскали камни наверх, а назад возвращались не вполне здоровыми (по выражению Трифонова), одежда их была изодрана, а на спинах проступали рубцы. Кто и за что бил поселенцев, было неясно.

Кролик смотрел за людской суетой, нервно принюхивался к незнакомому и пугающему запаху дыма, доносящемуся от жилья, а потом кинулся обратно в лес, завидев, как из тумана спускается коршун. Птица была слепа, у нее вообще не было глаз, и в закрытых дымкой небесах она ориентировалась какими-то другими органами чувств. Но добычу чуяла отменно.

В лесу было спокойно. Здесь было укрытие, и широкие крылья коршуна не позволят ему проникнуть сквозь туго переплетающиеся кроны деревьев.

Здесь были свои опасности, которые делились в сознании зверька на две категории: знакомые и пришлые. Последние были хуже всего.

Знакомые, по крайней мере, можно было избежать.

Ветер донес резкий запах — чужого азарта, чужой разумной жизни, запах дыма. Но это не те из деревни, поселенцы боятся леса. Там по их разумению водятся дикие страшные звери. Кролик знал, что такие есть, но самого его никогда не трогали — слишком уж мелок. Но не раз и не два вырывали его из мутной ночной дремоты тяжелые шаги кого-то массивного, от которого сотрясалась земля. Земля эта была дикой и хороша в своей первозданной свежести.

Вот если бы не те, кто скрывается на вершине холма. Они были чужыми, но при этом вели себя как хозяева.

Кролик замер у корней исполинского, в два обхвата, дерева со скрученным, изуродованным наплывами стволом. Ветвями этот древесный монстр достигал тумана, и потому листва на его вершине имела совсем другой цвет, нежели в глубине. Дерево глухо и жутко лопотало, но зверька пугал вовсе не этот звук, от чего он прижимался к земле и мелко подрагивал.

Отдаленный лай. Вернее, нечто похожее на лай, пополам с воплями собакоголовых обезьян — резкий и неприятный звук, несущий угрозу. Собаки, если их можно было назвать собаками — это всего лишь слуги тех, кто вышел сегодня на охоту.

Охота! Опять охота. В маленьком примитивном мозгу кролика не было соответствующих понятий, и этот лай он слышал впервые, но для Никиты Трифонова он был знаком. Не раз и не два он переживал охоту, которая как изощренное наказание, посещала каждый из его снов.

И всякий раз охотились именно за ним.

Во сне Никита заворочался и застонал. В комнате царил запах затхлости и неработающей канализации. Мать была на кухне, как всегда в состоянии прострации, и не подумала даже придти на стон сына.

Никита понял, что спасти его могут лишь быстрые ноги. Иногда это удавалось, и тогда сон заканчивался хорошо. Ни разу провидение не позволяло возникнуть здесь в образе могучего хищника, который будет не прятаться, а, напротив, нападать. Ни разу, хотя иногда так хотелось. Как вот в этом случае.

Лай в районе деревни. Можно представить, что сейчас там творится. Поселяне до смерти боятся своих хозяев, и когда охота приходит в деревню, все до единого прячутся в свои хибары. Это сильные и смелые люди, однако, они никогда не поднимут голос против охотников, потому что были случаи, когда дичью становились не только лесные звери. Охотники любят кровавые забавы, они любят охотиться на думающую дичь. И здесь, и в городе, не так ли? Может быть, поэтому они безошибочно выделяют в массе лесных созданий именно то, в котором прячется бодрствующее сознание спящего Никиты.

Так страшно здесь в лесу, хочется зарыться в землю, укрыться от охотничьих псов. Да бесполезно — все равно мощными когтями выроют из-под земли, а глубже не вкопаешься — пойдет однородный базальтовый слой. Скала. Именно поэтому крупные лесные животные и не роют нор.

Однако все ближе, кролик стал ощущать запах охотничьих псов — тяжкая звериная вонь, которая мешается с запахом редкоземельного металла, такого чужеродного, что все до единой твари в лесу содрогаются от подкатившего страха.

Кролик бросился прочь. Вот он только что сидел в каменной неподвижности, только нос смешно морщился, ловя опасные ароматы, а вот уже никого нет, только тень мелькнула — зверек очень быстр.

Шум в ушах, он легко несется сквозь низкие лесные травы. Проползает под корягами в такие крохотные проемы, что зверю крупнее никогда не пробраться, пересекает звонкие быстро текущие ручейки.

Один раз он резко замирает и вжимается в прелые желтоватые листья, что укрывают землю под раскидистым деревом. Мимо, совсем рядом, быстро проходит крупный зверь. Чудно скроенное копыто с легким сотрясением почвы раскидывает листья в полуметре от Никиты. Он не боится, эта исполинская туша — всего лишь лось, тупое копытное, питающееся травой. Лось тоже испуган — несмотря на размеры, он тоже дичь.

Но где же охота? Лай стих, не слышно пения охотничьего рога. Неужели оторвался?

Никита шумно вздохнул, завозил ногами по скомканной простыне. Маленький розовый кролик, ожившая плюшевая игрушка, переступил с лапки на лапку. Лось ушел, и зверек неторопливо стал спускаться в неглубокий овражек, по дну которого бежал родник с ледяной водой. Настоящий подземный ключ, он нес в себе столько железа, что галька на дне густо покрылась слоем ржавчины, из-за чего казалось, что дно ручья вымощено чистым золотом.