Невыносимая шестерка Тристы (ЛП) - Дуглас Пенелопа

Я беру его.

— Что это?

Изучаю серебряный ключ, который выглядит смутно знакомым.

— Назовем это запоздалым подарком на день рождения от Мэйкона, — поясняет Арми.

Мне требуется минута, но затем я все-таки вспоминаю.

— «Ниндзя»?

Мэйкон купил себе этот мотоцикл, еще когда служил в морской пехоте, и никому не разрешал на нем ездить. Хотя и не пользовался им уже несколько лет. «Ниндзя» стоит в гараже под брезентом.

— А я думал, ты начнешь прыгать от радости, — говорит Арми, когда я не улыбаюсь и не делаю сальто из-за того, что наконец-то у меня есть собственный транспорт.

— Разве я когда-нибудь прыгала от радости? — с улыбкой спрашиваю его. — Почему он не отдал его сам?

— Ты ведь знаешь почему, — отвечает он. — И не благодари его. Мэйкон только разозлится из-за этого.

Я хихикаю, когда братец соскальзывает с кровати. Я почти уверена, что он прав.

Поэтому вместо Мэйкона я благодарю Арми:

— Спасибо.

Он подмигивает и уходит, забирая с собой билеты на сегодняшний спектакль.

Я смотрю на ключ — ключ от моего собственного мотоцикла — и вспоминаю, как чувствовала себя Клэй, держась за меня в тот раз, когда ехала со мной.

Раздается звонок телефона, и я на мгновение закрываю глаза, желание ответить слишком велико, его невозможно отрицать. Но потом я понимаю, что заблокировала ее номер. Это не она.

А затем до меня доходит… Мисс Ламберт.

Сердце начинает биться чаще, и я отвечаю на звонок.

— Алло?

— Оливия? — начинает мисс Ламберт. — Привет, это Джейн. Мне нужно, чтобы ты пришла прямо сейчас.

Мой желудок сжимается как раз в тот момент, когда электрический разряд согревает мою кровь — страх и эйфория поражают меня одновременно.

— Уже иду, — почти шепотом говорю я и кладу трубку.

Он сделал это. Сегодня вечером я буду на сцене.

Я играю Меркуцио.

Приходит сообщение, я смотрю на телефон и читаю:

«Поздравляю. Не терпится посмотреть на твое выступление».

Во рту резко пересыхает, двойное значение этого «выступления» поражает меня, как удар стального прута по коленным чашечкам.

***

— Я хотела поблагодарить тебя, — раздается голос справа от меня.

Поднимаю взгляд и вижу Лизбет, нашу Джульетту.

Она делает шаг ко мне.

— Мне жутко не нравились старые костюмы, — признается она. — Конечно, каждая маленькая девочка хочет быть Джульеттой с романтической прической и в платье принцессы, но… ты знаешь.

— Все меняется.

Она издает смешок.

— Да, точно.

Мы стоим за кулисами, в самом центре действия. Все актеры бегают по коридору, спешат накраситься, зашить дырки или найти потерянные пуговицы и расхаживают взад и вперед, повторяя свои реплики. Я прислоняюсь к стене, пытаясь собраться с мыслями. Стараясь отодвинуть Каллума и Клэй на второй план на следующие два часа, потому что это мое время. Я умоляла об этом четыре года, и я не позволю им отвлечь меня.

Лизбет разглядывает мое готическое черное пальто, черные кожаные брюки и ботинки.

— Теперь я даже вроде как хочу играть Меркуцио.

— Да, я тоже. — Мое сердце ничуть не успокаивается, меня тошнит. Кажется, у меня не получается направить чувства в нужное русло. Боже, я так нервничаю.

Лизбет улыбается, она гораздо спокойнее меня, ведь уже несколько раз выходила на сцену. Однако мне нужно это сделать, как бы сильно я этого ни боялась. Иначе как я могу рассчитывать на то, чтобы посвятить этому всю жизнь?

— Что ж, ни пуха ни пера, — желает она.

Я натянуто улыбаюсь, но слишком боюсь, что меня вывернет прямо здесь, если выдавлю хоть слово. Лизбет уходит, одетая в черные джинсы и развевающуюся белую крестьянскую блузку, черную военную куртку с золотыми пуговицами, ее длинные волосы рассыпаются по спине. Жаль, что я не могла переписать сценарий так же, как изменила декорации и костюмы, но можно заняться этим в другой раз.

Я проверяю телефон, будто смогу увидеть что-то от Клэй, но это не так: я все еще не разблокировала ее.

Возвращаясь обратно в гримерную, я прохожу мимо медсестры — Эви Леонг, исполняющей мою роль, — и убираю телефон, направляясь к занавесу. Приподняв защиту, я заглядываю в глазок и наблюдаю, как ставят дом, когда гаснет свет.

Начинает падать снег, вечная ночь, Нью-Йорк вырисовывается на горизонте на фоне Королевства, а мечи заменяются луками и элементами кунг-фу.

Аудитория затихает, рассказчица появляется на сцене с правой стороны, проходит мимо зрителей и заканчивает свой монолог как раз в тот момент, когда исчезает в левых кулисах. В театре темно, гремит гром, и молния сверкает за собором и небоскребами, когда семьи Монтекки и Капулетти входят в переполненный Центральный парк.

Самсон и Грегори подшучивают друг над другом. Самсон произносит:

— Так вот: всех мужчин из дома Монтекки я сброшу со стены, а всех девок — припру к стене.

Второй отвечает:

— Да ведь ссорятся-то наши хозяева, а мы — только их слуги.

— Это все равно, — отзывается Самсон. — Я покажу свое злодейство. Когда справлюсь с мужчинами, жестоко примусь за девок, всем головы долой!

Именно эта реплика впервые заставила меня подумать, что я хочу эту роль. Мне бы понравилось выйти на сцену и сыграть одного из самых загадочных мужских персонажей в постановке и показать им, что «слабый» пол не боится получить несколько порезов.

Но, стоя здесь и наблюдая за тем, как разворачивается пьеса, а мое появление все приближается, я чувствую себя совсем не так, как ожидала.

Меня даже больше не тошнит. Я еще раз выглядываю в зрительный зал и улыбаюсь, заметив, что мои братья сутулятся и явно скучают: Арми и Айрон спокойно сидят, а Трейс уже спит. Арми разбудит его, когда я выйду на сцену.

А потом задняя дверь открывается, и я вижу внушительную фигуру, которая заполняет весь проем, прежде чем дверь снова закрывается.

Мое сердце на мгновение замирает. Мэйкон. Я смотрю, как он прячется за стеной и тихо стоит, потому что, как бы он ни старался и как бы я иногда за него ни беспокоилась, я знаю: он любит меня.

Но все же я не могу удержаться, чтобы снова не оглядеть толпу в поисках кого-то еще.

Гремят барабаны, Джульетта разговаривает с матерью о сегодняшнем бале, и, пока я наблюдаю за Лизбет в новом костюме, мне хочется, чтобы Клэй пришла на спектакль. Надеюсь, что она здесь, потому что мечтаю, чтобы она увидела это. Хочу, чтобы она гордилась мной.

Ромео и Бенволио выходят на сцену, и я делаю глубокий вдох, на мгновение закрыв глаза, мое сердце внезапно ускоряется в груди.

Клэй.

У меня кружится голова, и каким-то образом все слезы, гнев и горечь многолетней обиды и вырванного сердца проносятся вихрем, и впервые я понимаю, что Меркуцио совсем не динамичен. Он потерян. Ему не хватает того единственного, что дает тебе любовь, и именно поэтому ему нужен Ромео. Вот почему он защищает его. Меркуцио живет через него.

Ромео надо защитить любой ценой.

Теперь я это понимаю.

— Нет, милый друг, — восклицаю я, выходя на сцену, — ты должен танцевать.

Я смотрю в глаза своему другу, свет прожектора направлен на меня и следует за мной к нему, адреналин обжигает руки, что-то внутри указывает мне путь.

Сняв куртку со своего друга, я отбрасываю ее в сторону, пока Бенволио и другие гости бал-маскарада танцуют вокруг нас, но Ромео сопротивляется.

— О нет, — отказывается он.

Я привязываюсь к нему, своему верному спутнику, потому что Меркуцио обожает своего лучшего друга. Нуждается в нем.

Зрители смеются, когда я шучу и прыгаю вокруг, и я словно смотрю его глазами, печаль потери так очевидна, когда произношу его монолог о королеве Меб. Юмор и страсть Меркуцио всего лишь щит от боли.

И он дает возможность на мгновение заглянуть внутрь, прежде чем… снова закрывается. Занавес вновь опускается.

Слезы текут по моим щекам, я тяжело дышу, мои друзья тянут меня на бал, и я хватаю Ромео за руку, встречаясь с ним взглядом, чтобы мне никогда не пришлось смотреть на себя в зеркало.