Том 3. Письма и дневники - Иван Васильевич Киреевский

В сумме крепко тебе жму руку и нетерпеливо тебя жду.

Весь и всегда твой П. Киреевский.

Если случится собирать стихи, то обрати внимание на «Стихи о Голубиной книге»[819].

23. Н. М. Языкову

30 ноября 1832 года

Москва

<…> Посылаю тебе, мой вселюбезнейший, шубу медвежью, которую папенька вчера купил за 300 рублей монетами, а между тем пользуюсь благоприятным случаем, чтобы вслед за ней пустить и несколько строчек письменных.

Вслед за твоим письмом с деньгами мы получили еще другое, также из Корсуни от Валуева[820], в котором заключаются, между прочим, следующие слова, треснувшие нас всех как обухом по лбу: вскоре, может быть, я должен буду вас уведомить, что ваш хороший приятель Н. М. Языков хочет сделаться нашим деревенским жителем; не знаю, отчего произошла вдруг такая перемена?!!

Можешь вообразить, какое недоумение оставили в нас эти таинственные выражения, а особенно это таинственное «вскоре». Не знаем, радоваться ли и поздравлять тебя или грустить и печалиться?

С нетерпением ожидаю, чтобы ты нас вывел из этого мучительного лабиринта, в котором и зги не видно.

А между тем должен кончить, потому что иначе опоздаю. В другой раз больше. Покуда прощай, обнимаю тебя крепко-накрепко.

Весь нежно твой П. Киреевский.

24. Н. М. Языкову

10 января 1833 года

Москва

<…> Хоть заочно, но крепко и костохрустно обнимаю тебя в знамение душевного поздравления с Новым годом, который я надеялся и встретить и еще надеюсь провести вместе с тобой, несмотря на твое загадочное молчание и упорную безответность в этом предмете! Да здравствуешь! Да высится, да красуется и да сияет твоя глава, как священные главы кремлевские, себе на честь, а нам на славу! Все наши также тебя поздравляют всем сердцем и всей душой. Мы все, слава Богу, встретили Новый год и здоровые, и веселые, но живо чувствовали твое отсутствие и совершили тебе торжественное возлияние, выплеснув на воздух часть заздравных бокалов.

Мудреный ты человек! Зачем ты так упрямо отделываешься фигурой умолчания ото всех вопросов о твоем возвращении? Покуда ты не написал, когда ты по крайней мере имеешь намерение возвратиться, поневоле берет соблазн опять спрашивать об том же.

Посылаю тебе твои стихи, которые до сих пор не выслал потому, что, по несчастью, к тебе ходит почта только один раз в неделю, и потому, опоздавши раз (что легко может случиться и теперь именно случилось), должно уже, как само собой разумеется, ждать целую неделю новой почты. Ящик с книгами и металлами я от Грефа получил и теперь остаюсь только в ожидании обещанного «Симбирского купца».

Нового у нас нет почти ничего, кроме слухов (впрочем, по несчастью, слишком достоверных) о тяжелой, невознаградимой потере Б.[821], который, как говорят, убит на славном Гимрийском приступе, где пал и Кази-Мулла[822].

В Москве теперь царствует болезнь, известная под именем грипа или гриба: она хоть и не важна, потому что ограничивается трех- или четырехдневной головной и горляной болью, но замечательна тем, что овладела здесь, по уверению многих, видевших донесения, в Петербург отправленные, больше нежели 140 000 горлами.

Папенька уехал в деревню тотчас после встречи Нового года и думает там пробыть месяца полтора; Петерсон также (4 ч.) месяца на два отправился в Одессу, где ему необходимо было явиться лично для приведения в порядок своих бумаг и для того, чтоб наконец совершенно на этот счет успокоиться. Шевырев, которого будущее профессорство уже несомненно, уехал в Саратов, чтоб повидаться с родными и работать над сочинением, заданным ему от университета.

Недели две тому назад наконец в первый раз слышал у Свербеевых тот хор цыган, в котором примадонствует Татьяна Дмитриевна[823], и признаюсь, что мало слыхал подобного! Едва ли, кроме Мельгунова[824] (и Чаадаева, которого я не считаю русским), есть русский, который бы мог равнодушно их слышать. Есть что-то такое в их пении, что иностранцу должно быть непонятно и потому не понравится, но, может быть, тем оно лучше. Татьяна Дмитриевна поручила тебе кланяться.

Вот название стихов, у меня находящихся: «О Борисе и Глебе», «Об Осипе Прекрасном», «О Христовом рождении», «О Егории Победоносце», «Об Осафе царевиче», «О Лазаре убогом», «О Голубиной книге», «О трех древах», «О Федоре Тыринове», «Об Алексее Божьем человеке», «О грешной душе», «О страшном суде» и «О Пречистой Деве»[825]. Но по большей части в недостаточном и искаженном виде. Тут нужны необходимо варианты. Помогай тебе Бог собирать их как можно больше, а когда наконец явишься в Москве, то сличи. Я между тем также буду здесь продолжать собрание.

Покуда прощай, до следующего раза.

И головой, и сердцем, и душой весь твой П. Киреевский.

Я тебе должен 29 рублей 80 копеек, таким образом: 15 монет осталось от платы за часы и 14.80 от шубных денег. Хотел было к тебе их отправить, да подумал, не лучше ли их оставить комиссионной кассой и отправить их тебе в таком случае, если в твоем следующем письме комиссии не будет.

25. Н. М. Языкову

8 марта 1833 года

Москва

<…> Сущая беда с этой почтой, которая отходит в Симбирск только раз в неделю и то ни свет не заря! Вот уже четыре середы таким образом у меня выскочили из-под пальцев, да и теперешнюю я поймал только за маленький кончик, на котором только несколько строчек упишется.

Крепко тебя обнимаю и от души благодарю за великолепный ярмарочный гостинец, в котором я гуляю, как пава по сеням. Папенька также поручил тебя благодарить, он сам к тебе скоро будет писать, а покуда велел от него написать следующие два стиха:

Не дари меня ты златом,

Подари меня собой.

К нам из твоих волжских сторон все приходят вести ужасающие. Недавно приехал из Симбирска один твой знакомец, Карпов[826], который сказывал Валуеву, что его, дескать, дядюшка Николай Михайлович совсем основался в Симбирске, хочет сделаться хозяином, а в Москву и совсем ехать не хочет!! Думает даже подать в отставку!!!

А дядюшка Николай Михайлович не пишет об этом ни слова, аккуратно отвечает на все остальные вопросы, а об этом молчит, как будто его и не было! Неужели молчание знак согласия?

У нас, слава Богу, все довольно здоровы. Новостей сегодня не успею написать никаких, кроме того, что мы получили письмо от Жуковского от 29 января, в